Знаменосец. Александр Строганов
к себе домой. Захотелось одиночества обоим. Иногда мы расставались.
Время действия описываемых событий – дожди.
У меня, как я уже говорил, отпуск.
В тот день по пути к дому мне нестерпимо захотелось кого-нибудь облагодетельствовать.
Телефон мой был потерян, или у меня его на тот момент вообще не было, не помню. Не люблю телефоны.
Это была такой момент, я бы назвал его «жизнь в глицерине». Как будто меня погрузили в глицерин, и весь окружающий мир сделался безучастным, беззвучным, бесчувственным, тягучим, в дрожащих капельках. Тот самый анабиоз.
Так в старых фильмах изображали сны.
Накануне от меня громко и болезненно ушла жена. Закономерно. Не могла смириться с моей затянувшейся юностью. Потому стремление кого-нибудь облагодетельствовать было для меня логичным и, в известной степени, спасительным актом. Для меня, опустошенного по пути к пустующему своему дому.
«…опустошенного по пути к пустующему своему дому». Так играют отдельные фразы в голове крепко выпившего человека, в особенности, когда он понуро бредет домой или просто бродит.
Плюс стремление к возвышенному.
Я ей говорил:
– Мне нужно полежать, просто полежать. Полежать вот таким образом – руки под голову. В тишине. Сколько? Сказать не могу. Больше всего на свете мне теперь нужно полежать вот таким именно образом – глаза в потолок. Никого не слышать, ни о чем не думать, просто лежать, и все. Час лежать, месяц лежать, год лежать, чтобы меня никто не трогал. Чтобы никто не побуждал меня встать, даже сесть. Лежать, и больше ничего, даже если для этого нужно умереть. Прошу, умоляю.
Так говорил.
Я ей говорил:
– Конечно, можно забыть друзей. Отчего не забыть? Забываем же мы своих родственников. И нас не заботит, что генеалогическое древо наше сохнет и осыпается, как высыхает и осыпается лимон в прокуренном кабинете. Нас не заботит, что и сами мы таким же образом сохнем и осыпаемся или, того хуже, источаем ядовитые пары, подвергая опасности близких и дальних, включая друзей, с которыми так сладостно выпить рюмочку-другую. От чего, конечно, можно отказаться, но зачем в таком случае все?.. Какая-то белена.
Я ей говорил:
– Ну, давай просто так сидеть, взявшись за руки, созерцая друг друга. Час созерцать, месяц созерцать, год созерцать. Но в таком случае нельзя быть уверенным, что произойдет смена времен года, и Рождество наступит, и ты сможешь одарить елку своими любимыми золотыми шарами. И парок изо рта на катке, где ты упала и сломала копчик.
Я ей говорил:
– Мы можем, конечно, распустить свою жизнь как вязание, и заморочить гулкими нитями доселе безмятежный ручей повседневности. Только не надо потом жаловаться на сырость будней и вообще жаловаться на сырость – не в Лондоне.
Я ей говорил:
– Очнись, и ты испытаешь воодушевление. Очнись и прими меня таким, каким хотел бы я быть. То есть небывалым. Пойми, жить с пилигримом жарко, но почетно.
Так говорил.
Какой, к черту,