Кинокефал. Ольга Сураоса
своя цель, а у тебя своя. Тебе бы следовало побывать там, откуда он прибыл. В место между Татом и Аем, там осколки сосредоточия кинокефальных общин.
«Осколок, осколки, всюду осколки». От горловых спазмов жаждалось взвыть.
– Я не рассказал Руту о тебе, но если б он узнал, то предложил бы то же самое.
– Получается, хочешь сбагрить меня в горры?
Горловые спазмы преобразовались в рычание.
– Какие глупости, Бони, одумайся! Ты так и не понял меня?
Пьянящее желание вцепиться ему в горло вдарило в голову похлеще вина. Я понял. Это было уже плохо, очень плохо. Прижав голову к коленям, я обхватил её руками, стараясь дышать ровно и глубоко. Рейн в мгновение ока оценил ситуацию и замолчал. Если б не запах, я бы подумал, что Рейн испарился, до того его присутствие сделалось неслышным. Ощутив давление лишь собственных пальцев, выпрямился.
– Прости, – выдавил я и отвернулся к огню.
Взглянуть ему в глаза после происшедшего было больно, словно меж нами отсалютовала добрая ссора. Рейн видел меня прям-таки изнутри… Неужели отец в своей породе воссоздал меня? И его заметки – чистая правда обо мне? Нет! Не желаю!
Сам не ожидая такой прыти, резво вскочил с кресла, схватил альбом и бросил его в огонь. Красные языки жадно оплели новенькую кожу, древние страницы.
– Мне противно, что отец видел во мне это… – обернулся я к Рейну. – Пусть его записи горят. А я… Ты все правильно сказал.
Рейн осмелился подойти ко мне и встать рядом. Теперь мы вместе глядели в огонь.
– Бони, а ты не заметил, что твой летописный лист был вырван и наклеен поверх портрета отца?
– Что? – слова Рейна огорошили. Уже в который раз.
– Думаю, что данную характеристику отец писал на вас обоих. Он, возможно, делал свои выводы и на основе своей селекционной работы вывел то, во что вы могли бы превратиться. Это предостережение, адресованное тебе, Бони.
Мысли витали, как мушки. Собрать их в одно целое не представлялась возможным.
– Что ж он, старый лис, ни записки, ни письма не оставил?
– Скорее всего, он подразумевал, что альбом подействует на тебя безотказно и будет красноречивее всех слов.
Я покосился на Рейна.
– А может, ни о чем он не думал.
– Может быть, – легко согласился тот, – но не сердись на отца. Отпусти к нему своё негодование, не надо.
– Ничего обещать не могу, но постараюсь.
Я обнял друга за плечи.
– Мы выхлебали всё твоё противоядие, Рейн, где там твой ресторанчик?
Рейн улыбнулся, обнял меня ответно, и вместе мы зашагали из кабинета. Пламя угасало, оставляя после своей пирушки чёрные уголья.
Прежде чем покинуть последний приют отца, я щёткой вымел с ковра острые грани своего гнева. Осколки стекла исчезали в совке, пускай и эмоции, нахлынувшие на меня в этом доме, тоже исчезнут. Далее мы с Рейном спустились с лестницы и, будучи в коридоре, уловили стук собачьих когтей. Берта с Шарортом,