В огнях трёх революций. Сергей Надькин
ой! Я!»
Все в доме ходит ходуном: потолки, полы, сундуки, комоды, постели – хозяин, не успев жену оплакать, новую бабу ласкает. Она от ласк жарких кричит, как сумасшедшая, уснуть не дает, а он ее ласкает и ласкает, а портрет царя Николашки со стены возле иконы так и грохнулся вниз, а вслед за портретом упала на пол икона. Не дом, а сумасшествие; утром вставать ни свет ни заря, работать по дому, глаза закрыть не когда.
– Ой! Ай! Гуд! – хорошо слышалось Сашке за стенкой. – Работай, давай, еще! – кричалось женским голосом потом.
За окном на дворе давно глухая ночь. Улица Мариинская погрузилась в глубокую тьму. В доме все ходит ходуном. Упала икона, царь упал, поверье у попов такое: к не добру все это. Не будет скоро ни царя, ни иконы.
Скрипели под ногами полы, приоткрывались сквозняком двери, а женщина орала все глубже: «Люби, хочу!» И он ее любил что есть мочи, уснул, успокоился только под утро, крепко обняв жену, а жена обняла мужа.
Дочь их, Лиза, в это время ночевала у жениха – Игоря Андреевича Бессонова, поэта и инженера Александровского оружейного завода, дворянина по происхождению, не спрашивая благословения отца. И так продолжалось все время.
И вот однажды, в одно утро Саша носил по комнатам дрова. Случайно в спальне хозяев увидел голую спину хозяйки. Она сидела, совершенно обнажившись, на постели, повернувшись к юному слуге нежной спиной и голым задом, на светлые короткие волосы накручивая бигуди. Вьющиеся белые волосы опускались ниже шеи, а позвоночник ее становился божественно красивым. Промежности ее голой спины виднелись ниже.
Саша весь обомлел на минуту, смотрел на ее тонкую, стройную фигуру, нежные руки, глядел, не отрываясь, потом его как кипятком ошпарило.
– Ах, ты!.. – ругался матом, сквернословя, хозяин дома, постукивая на паренька кулаком по столу и обвинял: – За моей женой подглядываешь?
– Простите, Сергей Владимирович, дверь в спальне была открыта, открыл рот, испуганно пытался оправдаться Александр, но его оборвали:
– Пошел вон отсюда, больше ты здесь не работаешь!
Саша надел на ноги валенки, тулуп и вышел из дома Пименовых. Он брел своим ходом по пустой улице, через завод, проходя речку Лососинку, поднимался в гору на Голиковку. В домике-бараке у дяди просидел до позднего вечера в ожиданиях, пока тот вернется со смены.
– Ну, брат, теперь ты будешь знать, как на купца работать и на капиталиста-лавочника, – разговаривал с ним, теплым словом успокаивал племянника дядя.
– А что делать? – спросил, задавая вечный российский вопрос, Саша.
– В рабочий класс, на завод идти.
– На завод – это здорово, я давно мечтал о большой взрослой жизни, продолжить путь по стопам отца, – не задумываясь, высказал Саша, на его лице проблеснула веселая улыбка.
Карельская деревня Мяндусельга Повенецкого уезда Олонецкой губернии прибывшему сюда этапом из Петрозаводской тюрьмы Михаилу Ивановичу Калинину показалась очень большой. Построенные вдоль плутавшей петлей дороги крестьянские дома виделись с пригорка на фоне скалистых берегов лесного