В огнях трёх революций. Сергей Надькин
Скоро в калитку входили фигурки незаметных мужчин, осторожно проходившие группами к месту сбора. И вот на столе стоит бутылка водки, огурчики в миске, буханка хлеба резана на крои. Замаскировали собрание, на случае налета полиции, под день рожденья Александра Меркушева.
…Зарецкие девки модны,
По три дня голодны,
Голиковские модней,
На неделю голодней.
Три четыре, три, и пять,
Голодней мы все опять,
Пашем, пашем на заводе,
Нету, хлеба в доме вроде..
Тихо напевал баян и тянул голос Саша Огородников. А на комоде горела свеча, тусклым светом лучины освещала комнату, делая ночь длиннее дня. Когда пение кончилось, сидевший всегда с задумчивыми глазами Лазарь Яблонский спросил:
– Ну что, товарищи, теперь какую газету изучать будем?
– Газету «Искру», «Пролетарий» мы обсуждали.
– Теперь будем обсуждать публикации газеты.
– Вперед, – сказал Василий Егоров.
– А ты что, брат, скажешь? – обратился Лазарь Яблонский к слесарю Александровского завода Петру Ермолаеву.
– А Вы как, товарищи? – спрашивал Лазарь других членов собрания.
– Да, мы не возражаем, – заговорили хором товарищи. Обсудили газету и выпили по пятьдесят грамм водки, закусив лежавшими в миске огурцами.
Александр Меркушев начал читать:
Во глубине Сибирских руд
Храните гордое терпение,
Не пропадет Ваш скорбный труд
И дум высокое стремление…
– А это братец, кто, Пушкин написал? Правда, тот самый Пушкин, которого буржуи на дуэли убили в году 1837-м? – спрашивал, поднимая глаза на лоб, Саша Огородников.
– Пушкин, а кто же? Наш пролетарский поэт! – отвечал Лазарь Яблонский.
Собравшиеся братцы дергали глазами.
– Шухер, фараоны! – вбежал в комнату одетый в клетчатую кепку, в пролетарских ботинках на ногах, Витя Олин. В доме все переполошилось.
В окнах мгновенно погас свет, керосиновая лампа затухла, с дверей домика в октябрьскую темень выбегали крохотные фигурки людей. В темени, в спину слышался полицейский свисток.
– Туточки они, ваше благородие… – потом был возглас.
Все пустились врассыпную. Александр Меркушев побежал в темноту, прыгая от жандармов по оградам и закоулкам. Бежал с горы по Большой Гололековской улице, кубарем скатываясь в темные холодные воды реки Лососинки, где его уже никто не мог догнать. Убегая, он не поворачивал назад голову и этим не сбавлял скорость бега. По сторонам далеко слышался лай собак. Холодная вода залилась в ботинки, плескалась во мраки ночи. Мается в темноте душа, ищет, оторвавшись от жандармов, покой.
На дворе был погожий апрельский вечер. Александр стоял у крыльца дома, построенного на берегу озера, печально смотрел, как из дома выводят жандармы его отца, сажая в поданную к калитке запряженную лошадьми бричку.
– Сажай, сажай, лихоманец, – кричала конвоирующая отца стража. Вокруг скопился зевавший на улице народ.
– За