Разум слов. Владимир Гандельсман
хочется запоем, жизнь приблизив,
всё перечислить, смыслом не унизив,
так города избыточен размах
вернувшемуся с дачи, так хватает
он воздух из такси, и так не знает,
зачем он возвращается в слезах…
«Этой женщины трудные очертанья…»
Этой женщины трудные очертанья,
есть фигура и некая угловатость…
Как единственно зренье, сестра, – это больше, чем радость —
это радость, и горе, и бережных сил испытанье.
Осень, женщина в створе дверей у стола,
над рукой голубая и дымчатая ваза,
под рукой леденящей клеёнки четыре угла,
и, собой потрясённые, расположились тела —
их смертельная ясность, и осени рыжая фраза.
Как всё замерло – как в ожиданьи письма,
не поддавшись восторгу с его раздражённой изнанкой,
поздравительный запах открыток, бинокль, валерьянка
в том шкафу, в стылой комнате, полной собраний чужого ума.
До свидания. На ослепительном фоне окна
я обмолвил тебя и подумал, топчась в коридоре:
если это похоже на что-нибудь – только лишь на
драматичность семьи, её радость и горе.
«медлит буксир на реке…»
медлит буксир на реке
стройка и дым вдалеке
осень на волоске
сердце болит в мотыльке
дом у реки ни огня
дверь приоткрыта в меня
там причитает родня
комнаты гул западня
«Ты тяжёлую дверь отворил…»
Ты тяжёлую дверь отворил,
а за ней не свобода, а гнёт,
что-то в прошлом отец натворил,
что тебя искупление жжёт,
ты увидел, как, в кресле дремля,
над газетой он дышит с трудом,
как его накопила Земля,
так копил он для жительства дом,
в этом доме сопрели углы
от согрева кошачьих ковров,
и приметы тебе тяжелы,
и прекрасен, однако же, кров,
и к нему твоя страсть привилась
с тем напором пороков живых,
что и ловкая кошкина страсть
нюшит возле подмышек твоих,
ты в любви был зачат среди дней
небезгрешных уже потому,
что в тебя перелили вину
забывания сном потемней,
задремания, в кресло осев,
в те часы, как небесная синь
расправляет себя меж дерев
для бездомных совсем благостынь.
«вроде кладбища…»
вроде кладбища
кругом серый камень
голос лающий
и бегущий за облаками
и приводят к нему
умирать кто должен
к камню этому
до которого дожил
вдруг отца ведут
страх предстал глазам
закричал я тут
как будто умер сам
и по камню песок
белым бегом рябит
ни один предмет
ни о чём не говорит
только солнце в висок
жмёт