Порубежники. Далеко от Москвы. Петр Викторович Дубенко
– один другого меньше. Платон Житников, ворча, в кучу сбрасывал мешки с вещами, а рядом Ларион Недорубов заботливо укладывал ящик, в котором хранились кольчуга, шлем, сабля и два кинжала.
Марья, с непривычки разбитая долгой тряской, отдуваясь и тихо постанывая, уложила в кучу оба узла и усадила на них полусонных дочерей. Иван помог спуститься отцу, который проспал всю дорогу, а проснувшись, первым делом спросил, знает ли Ульяна Никитична, что они будут ждать её здесь. Пудышев не ответил, только вздохнул.
Бобрик ему не нравился с первого дня. Посад казался бестолковым и кургузым— словно великан забавы ради впихнул на тесный пятачок как можно больше маленьких избушек, а детинец, на прикидку раза в три меньше белёвского, был застроен так плотно, что среди его нагромождений Иван не мог свободно дышать. Пока Бобрик оставался просто приграничной крепостцой, где он просто нёс службу вдали от дома, Иван не слишком беспокоился об этом. Теперь же, когда судьба занесла сюда семью, всё виделось иначе. Но даже неустройство здешней жизни отступило под напором других мыслей. Из-за реки ветерок приносил терпкий дух полыни пополам с вонью горелой травы. Для порубежников это был знакомый запах Дикого поля, запах беды, которая теперь всегда будет рядом. Белёв, конечно, тоже не Вологда с Белоозером, где татар видели редко, но всё же и не самый рубеж, где жизнь со смертью ходят бок о бок.
– Где размещаться-то будем? – спросил Иван у Тонкого, и тот кивнул куда-то в глубь детинца.
– Бобка! – Сидор взглядом отыскал младшего дружинника и скомандовал. – Веди новосёлов. И помоги Ивану Афанасичу устроиться.
Юный Замятин, донельзя довольный тем, что получил задание лично от Тонкого, с готовностью подхватил один из тюков и резво зашагал к старой конюшне, что последние лет пять служила складом для всякого хлама, который не годился к делу, но выкинуть его всё равно было жалко. Теперь он огромной горой громоздился у открытых ворот в торце барака. Внутри было сыро и зябко, из конца в конец сквозного коридора потоком гулял ветерок с запахом навоза и застарелой конской мочи. Семьи белёвцев расселили по денни́кам, разделённым переборками высотой чуть больше двух аршинов, так что соседи при желании могли бы заглянуть друг к другу.
Пудышевым достался особый денник в торце. Прежде там держали беременных и только что ожеребившихся лошадок, оттого помещение было заметно свободней, теплее и соседи имелись только с одной стороны. Обустройство заняло весь вечер, и только к полуночи Марья смогла, наконец, присесть на кучу прелой соломы, что заменила супругам постель. Отец Ивана, накрытый армяком и старой конской попоной, тихо сопел в долблёном корыте бывшей кормушки. В дальнем, самом тёплом углу всё на тех же узлах спали девчонки. В центре новых хором разместился сундук, который отныне служил семейству столом. На нём стоял небольшой чугунок с пшённой кашей и кусок варёной тыквы вместо хлеба – скромный ужин под конец уборки принёс снова посланный Тонким Бобка Замятин, но к еде никто не притронулся.
Хотя