Порубежники. Далеко от Москвы. Петр Викторович Дубенко
Вот так-то, Фёдор Клыков. На неделе воинство твоё прибывать станет для верстания. А покуда всё. Ступай, везучий ты сукин сын.
Глава четвёртая
К полудню 20 октября на лобном месте детинца собралось семьдесят два дворянина. Каждый за плечами имел много лет службы на денежном окладе: непрерывные мытарства, казённые углы, скудная кормёжка и вечно недовольное семейство. Потому сейчас, когда они оказались в Белёве, где у государевой казны появились новые свободные угодья, разговоры шли только об одном – земля. Сто четей пашни. Какие они будут, где их нарежут московские рядцы, сколько смердов насчитает сельцо, каково окажется хозяйство, и как пойдут дела. В том, что пойдут они хорошо, никто не сомневался. А как может быть иначе, ведь не зря же так долго ждали.
– Первым делом в усадьбе все дорожки замощу, чтоб про грязь забыть. – мечтательно рассуждал десятник Авдей Жихарь. Как-то раз татарская стрела угодила ему чуть выше колена, зацепив бедренную кость. Рана зажила, но с тех пор от любой сырости правую ногу сверлила нудящая боль. – На службе, в походе оттерплюсь, тут уж чего. А дома нет, не желаю. Всё замощу.
– Да ну, одощатить сподручней будет. Дешевше, опять же. – не соглашался Андрей Развалихин, вечно всё сводивший к подсчётам. – Досок наколол – вот тебе и мостовая.
– Нет уж, братец. – стоял на своём Жихарь. – Доска чего? Сгниёть. А каменюкой замостить навечно. Так что пусть дорого, но мостить буду. Вот ты как думашь, сотник?
Авдей повернулся к дворянину, который сидел на перилах гульбища, свесив короткие, чуть кривые ноги и плечом навалившись на опорный столб навеса. На безбородом скуластом лице выделялись большие прозрачные с лёгкой зеленью глаза, что смотрели на мир с печальной мудростью человека, который за неполные тридцать лет повидал столько, что иным хватило бы на девять жизней. На самом деле сотником он не был. Просто три месяца назад их голова погиб в бою и с тех пор десятник Никита Шелгунов нёс это бремя на себе, поскольку никто из товарищей не возражал.
Вместо ответа Шелгунов печально вздохнул. Перед его мысленным взором чередой промелькнули четырнадцать лет службы. Как жил на узлах без постоянного угла, а порой и вовсе без крыши над головой. Как возил с места на место сначала беременную, а потом только что родившую жену. Как потерял из-за этих переездов первого ребёнка, застудившегося, когда ночевали в поле. Как из-за безденежья не похоронил по-христиански, а просто закопал в чужой земле умершего отца, который тоже тянул лямку служилой жизни от рождения до дряхлой немощи.
– Да уж, сполна хлебнул, чумичкой36. – невпопад сказал Никита, но тут же просветлел лицом и мечтательно улыбнулся.
Ныне дело шло к счастливой перемене. Теперь за многолетнюю верную службу ему обещали дать поместье в сто четей плодородицы. Как в сказочных грёзах, что Шелгунов с малого детства лелеял в душе под рассказы отца, который помещиком так и не стал. Да и сам Никита иногда, в особенно трудное время, терял надежду. Но вот ведь – дожил и уже сегодня получит вожделенный надел.
– А я первым делом конюшню слажу. –
Чумичка – деревянный или берестяной половник.