Всадник. Легенда Сонной Лощины. Кристина Генри
оканчивалась впадиной, глубокой, зияющей, внутри которой виднелись какие-то розовые и красные скользкие ошметки.
Но самым странным было то, что крови почти не было.
Нет, немного, конечно, было – капли, пятна, брызги. Но ничего похожего на то, что я ожидала увидеть. Никаких луж – а ведь кровь должна была просто хлестать из шеи, когда овца лишилась головы.
«И впрямь, – подумала я, но мысли мои отдавались в голове, будто чужой далекий голос, – то же, что и с Кристоффелем. На тропе возле него темнели брызги крови, но ее было совсем не столько, сколько должно быть, когда человеку отрубают руки и голову».
Я не могла отвести глаза от обезглавленной овцы. Какой-то абсурд, думала я, правда, даже смешно. Зачем кому-то овечьи копыта, не говоря уже о голове? Я твердила себе, что это просто комедия, но смеяться отчего-то не хотелось.
Это, наверное, была какая-то злая шутка, а может, предупреждение. Я вспомнила, как Дидерик Смит спорил в лесу с Бромом, и то, что именно его сын нашел тело Кристоффеля.
И что это значит?
Оторвав взгляд от овечьей туши, я уставилась на ближайшие деревья. Что, если тот, кто сотворил это, прячется там, наблюдая и ожидая реакции на свои действия? Что, если Дидерик Смит или его паршивец сын (а он паршивец, правда, плаксивый сопляк, спешащий наябедничать взрослым, мол, ты похлопал его по плечу и ему это не понравилось, зато с радостью изводящий любого, кто, по его мнению, не способен дать ему отпор) затаились рядом?
Внезапно разъярившись, я шагнула к деревьям и заорала:
– Эй! Дидерик Смит! Вам это с рук не сойдет, слышите? Вам не запугать ван Брунтов!
Никакого ответа – ни шелеста, ни шороха, ни ответного крика. Но кто-то следил за мной. Я была в этом уверена. Я чувствовала на себе его тяжелый взгляд, его интерес, его…
Голод?
Ощущение было таким сильным, таким… неоспоримым. Кто-то был там, смотрел на меня. Кто-то очень голодный.
А потом до меня донеслось одно тихое слово, почти шепот:
– Бен.
И я побежала.
Три
М
не было все равно, следят ли за мной. Меня не интересовало, узнает ли Бром, что я струсила. Я неслась вперед, поскольку хотела прожить еще один день и была абсолютно уверена, что если задержусь еще хоть на миг, то не проживу даже его.
Овцы не разбежались при моем приближении, как делали обычно. Они так и стояли, прижавшись к ограде, одним большим неделимым стадом.
Они тоже знают. Знают, что оно все еще там. Овцы боятся, что, сдвинувшись с места, привлекут к себе внимание и прячущийся в роще вернется за ними.
Я перемахнула через забор, наплевав на платье, и неуклюже плюхнулась в грязь по ту сторону ограды. Кое-как поднялась и понеслась к дому.
Неожиданно как-то стемнело. Повсюду лежали длинные синеватые тени. Кухонная дверь отворилась, выплеснув наружу теплый желтый свет, и в проеме возник изящный силуэт. Катрина. Никогда, никогда еще я ей так не радовалась!
– Бенте! – позвала она. – Бенте!
Я бросилась к ней,