Ливень в графстве Регенплатц. Вера Анмут
и одиночества Берхарда.
Ландграф запечатал письмо сына и отдал его гонцу:
– Возьми, передашь адресату. Да смотри не проболтайся, что оно было вскрыто мной. Ступай.
Забрав письмо, гонец с поклоном удалился.
Генрих был очень расстроен. В его доме царила война, тихая, скрытая, но от этого ещё более жестокая. И против кого? Против невинного ребёнка, которому пришлось платить за ошибки своих родителей. Несправедливо это, жестоко. И Патриции следовало бы это понимать. Если уж ей так хочется повоевать, так пусть воюет с ним, с её мужем, а не со слабым мальчиком!
Ландграф покинул свой кабинет и направился в западное крыло замка, где располагались покои супруги. Но служанка сообщила, что ландграфиня изволит прогуливаться в саду. Генрих и вправду нашёл Патрицию там. В одиночестве она не спеша бродила по дорожкам сада, любуясь красками осенних цветов.
– Патриция! – окликнул её Генрих.
Женщина обернулась и, завидев мужа, приветливо улыбнулась.
– Как я рада, супруг мой, что ты пожелал выйти ко мне. Сегодня дивная погода…
– Мне необходимо поговорить с тобой, Патриция.
– Что-то снова случилось? Почему лицо твоё так серьёзно, а голос так тревожен?
– Обещай, что все твои ответы на мои вопросы будут честны, – потребовал Генрих.
– Ты пугаешь меня… – встревожилась Патриция.
– Обещай!
– Хорошо, обещаю.
– За что ты так ненавидишь Берхарда? И зачем настраиваешь против него Густава и Маргарет?
Поняла Патриция, о чём речь пойдёт. Неприятен ей этот разговор, но она всегда знала, что рано или поздно он всё равно возник бы, и была к нему готова.
– Почему ты так холодна к нашему сыну? – повторил Генрих, пристально глядя в глаза супруги.
– Ты, кажется, забыл, Берхард – твой сын, а не наш, – спокойно произнесла Патриция.
– Я ничего не забыл. И я помню, как ты перед многими свидетелями, перед моими вассалами согласилась стать для Берхарда матерью, воспитать его наравне с Густавом и Маргарет.
– И разве я этого не сделала? Берхард растёт вместе с моими детьми, играет с ними, он получает такое же образование, имеет такие же одежды и такое же количество слуг. Разве я его чем-то обделяю?
– Ты обделяешь его своей любовью.
– А любить его я никому не обещала.
– Но разве возможно быть матерью и не любить дитя?
– Если дитя чужое, то возможно.
Патриция была уверена в своей правоте и потому не прятала глаза, не склоняла головы и говорила твёрдо. Генрих лишь руками разводил, удивляясь чёрствости супруги.
– Я надеялся, что ты простила мои прегрешения, – проговорил он. – Верил, что у тебя доброе сердце. Но, видимо, я ошибался.
Патрицию эти слова обидели.
– Я бы простила тебя, да только присутствие этого мальчишки ежедневно, ежечасно напоминает мне о твоей измене, его внешность кричит о том, что он чужой нам.