Львы Сицилии. Закат империи. Стефания Аучи
Вы свободны.
Иньяцио поворачивается и идет к саду.
Оставшись один, Иньяцио направляется к тоннаре. Ему не хочется сейчас идти в дом.
Сунув руки в карманы, он идет мимо строящейся церквушки к морю. Его сопровождает лишь шум волн. Вокруг песчаные дюны, камни, выброшенные на берег пучки высохшей морской травы.
Слева остаются хижины рыбаков, рядом с которыми играют босоногие дети. Кое-где близ домов стоят женщины, другие ушли готовить ужин: он видит их силуэты сквозь ветхие занавеси, заменяющие двери. Пахнет немудреной едой, слышится звук передвигаемых стульев.
– Бог в помощь, дон Иньяцио, – приветствует его старый рыбак. Он сидит почти у самой тоннары и чинит сети. Изредка поднимает их, чтобы посмотреть, есть ли еще дыры. На изборожденном глубокими морщинами лице впалые глаза. Иньяцио помнит его: когда-то он ловил тунца, а теперь стал слишком стар для маттанцы. Теперь его место заняли сын и зять.
– Бог в помощь вам, мастро Филиппо.
Иньяцио идет дальше, к зданию фабрики.
Четкие, чистые линии – как хотел Иньяцио и как спроектировал Дамиани Альмейда. Этот архитектор – наполовину неаполитанец, наполовину португалец – придал тоннаре новый облик, строгую торжественность греческого храма.
Храм у моря, думает Иньяцио. Он идет вдоль стены забора, сворачивает на тропинку, ведущую к форту Санта-Катерина; заключенные, как он и предполагал, оказались полезны для тяжелой работы на фабрике. Подъем крутой, но Иньяцио не пойдет наверх. Он останавливается на полпути, смотрит на гавань, на остров, затем переводит взгляд на ботинки – они покрыты туфовой пылью – и невольно улыбается.
Когда ему было четырнадцать лет, его покорило мягкое сияние этого материала, который, казалось, пропитан солнцем. Сейчас ему сорок, и он уверен, что им руководили не эмоции, а точный расчет. Укрепить власть Флорио.
И вот он здесь, то, о чем он мечтал, сбылось, и сейчас он может дать себе волю.
Иньяцио кричит что есть мочи.
Крик освобождения, уносимый прочь ветром.
Крик обладания, как будто весь остров стал его плотью, а море – его кровью. Как будто на его глазах замыкается круг жизни: диковинный Уроборос, змея, кусающая себя за хвост, открывает ему истинный смысл бытия.
Крик, стирающий сожаления о прошлом и страх перед будущим, дарящий счастье вечного настоящего.
Завтра, когда он проснется, он увидит освещенные солнцем каменоломни, чахлые кустарники, почувствует на губах соленый ветер, пробирающийся в комнаты сквозь занавески.
А сейчас он стоит неподвижно, в компании ветра и моря, и неважно, что его ждут, что он опоздает к ужину. Этот остров, источающий соль и песок, он знает точно – его настоящий дом.
После ужина Джованна первой удаляется в спальню на втором этаже. Мебель в неоготическом стиле для этой комнаты была заказана в Палермо.
Погруженный в свои мысли, Иньяцио желает жене спокойной ночи и, терзаемый, как обычно, бессонницей, идет к себе в кабинет, окна