Запретная любовь. Халит Зия Ушаклыгиль
и с грустной улыбкой сказала с помощью мужа: «Надеюсь, Нихаль не очень будет беспокоить Вас. Она выросла избалованной, но в её характере есть покорность, которая с избытком заставляет простить избалованность. Я уже долгое времени не могу ею заниматься. Даже не знаю почему, может быть, из страха, что она останется без меня, я хочу как можно меньше видеть её и думать о ней. Это значит, что Нихаль оставляется Вам как сирота. Вы будете для неё больше матерью, чем учителем.»
Эти слова были сказаны дрожащим голосом под влиянием матери, которая больше боялась оставить своего ребёнка одного, чем умереть. Когда мадемуазель Де Куртон слушала Аднан Бея, то пыталась также понять душевное состояние больной и не сводила глаз с её лица, с которого слетали волны просящей улыбки. Последняя фраза тронула самую чувствительную, самую трепетную струну в её душе: Мама! Идея стать матерью Нихаль была самой большой болью среди всех лишений в жизни, находившихся глубоко внутри… Слёзы всевозможных лишений могут утихнуть в сердце бедных женщин, отказавшихся от женской судьбы, но лишь боль остаться лишённой материнства – это незаживающая рана, на которую постоянно капают капли яда. Считается, что природа поместила в глубине женской души колыбель, которая не терпит пустоты. В душе у старой девы тоже были пустая колыбель и похожие на плач колыбельные матери, желавшей хотя бы убаюкать пустоту. Она подумала, что последние слова больной заполнили пустовавшую колыбель и любовь, смешанная с благодарностью, привязала её к больной.
У мадемуазель Де Куртон были чувства, которыми она не могла пожертвовать из-за своего благородного происхождения. Когда она пришла в дом Аднан Бея, они повлияли на формулирование нескольких условий. Она не будет вмешиваться в уход за ребёнком, будет проверять одежду, но не будет вмешиваться в купание. У неё будет комната, будет сделано то-то и то-то… Условия были определены и считались такими же важными, как официальный договор. Вечером после встречи с больной мадемуазель Де Куртон попросила у Несрин горячей воды, чтобы перед сном помыть ноги ребёнку. Когда Несрин мыла ноги и смешила Нихаль, которая больше всего боялась щекотки на ногах, в какой-то момент мадемуазель Де Куртон забыла про своё благородное происхождение, села рядом с Несрин, закатала, чтобы не намочить, рукава, окунула руки в таз, взяла одну из маленьких белых ножек и, лаская и щекоча её, рассмешила Нихаль, словно преподав Несрин урок. Идея стать матерью для Нихаль отменила все условия.
Каждый день около полудня, после уроков, она брала ребёнка, шла в комнату больной и сидела, улыбаясь, пока Нихаль, не в силах усидеть на месте ни минуты, переворачивала всё вокруг вверх дном. Две женщины лишь выражением глаз изливали друг другу то, что было у них на сердце. Они слушали души друг друга в тишине и подружились, без слов понимая то, что хотели сказать.
После рождения Бюлента у больной начали проявляться признаки ухудшения и мадемуазель Де Куртон вместе со всеми поняла, что дети обречены