Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 7. Александр Атрошенко
гласил: «…великие и широко задуманные преобразования минувшего Царствования не принесли всей той пользы, которую Царь-Освободитель имел право ожидать от них. Манифест 29-го апреля указывает нам, что Верховная Власть измерила громадность зла, от которого страдает наше Отечество, и решила приступить к искоренению его…»37 В мае 1882 г. министром внутренних дел стал граф Д. А. Толстой, имевшего суждения не просто консерватора, но яркого реакционера. Из-за одиозности его фигуры Лорис-Меликов еще 1880 г. отправил графа в отставку. Победоносцев заметил по поводу назначения Толстого: «Имя его служит знаменем целого направления». Приветствовал назначение Толстого и Катков, говоря, что он «представляет собой целую программу»38. После смерти Толстого в 1889 г. его сменил бывший товарищ министра внутренних дел И. Н. Дурново.
В дневнике А. С. Суворина 8 сентября 1897 г. сделана запись: «Под 20 апр. приведены слова государя Баранову: «Конституция? Чтоб русский царь присягал каким то скотам?» Студенты публично «судили» государя, и прямо говорили в универ. совете, что они «плюют на все», «на всю империю»…
…7 сент. Государь велел Игнатьеву написать Лорису, чтоб он не приезжал в России. Государь сказал, что он знает, что Лорис держит себя, как главу оппозиционной партии, принимает журналистов, между прочим, Суворина, вообще, держит себя вызывающе.
…На записке Петра Шувалова надпись государя: «Чепуха русского аристократа, не знающего истории и жизни народа».
…«Созвездие стоит благоприятно» – из телегр. Делянова»39.
Курс Александра III у либеральных историков конца XIX начала XX веков получил название «контрреформ», то есть преобразование направленных против Великих реформ 1860—1870 гг. Конечно, речь не шла полностью вернуть страну в дореформенное состояние, абсурдность этого понимали самые консервативные круги. Либеральный общественный деятель В. А. Маклаков отмечал: «Я не могу себе представить, чтобы кто-нибудь в эти 80-ые годы мог серьезно желать не только возстановления крепостничества, но возвращения к прежним судам, к присутственным местам, времен Ревизора и Мертвых душ и т. д. Это кануло в вечность»40. Александровская контрреформа выглядела, главным образом, в новом насаждении уже не модных к этому времени старых мировоззрений незыблемости самодержавия и православия. Для этого отрицались любые либеральные и тем более конституционные поползновения – «гнилая интеллигенция»41, как называл Александр III всех либерально настроенных, – и сдерживалась капитализация общества, давая одним (по большей части дворянам) более выгодные, другим – менее выгодные условия для предпринимательства. По мнению историка С. С. Ольденбурга, во время правления императора Александра III в правительственных сферах наблюдались «не огульно-отрицательное, но во всяком случае критическое отношение к тому,
Правительственный вестник. 1881. №98. 6 мая. С. 1.
Романовы. Исторические портреты. 1762—1917. Екатерина II – Николай II. Под ред. А. Н. Сахарова. Москва, Армада, 1997, стр. 537—538.
Дневник А. С. Суворина. Редак., предис., прим. М. Кричевского. Москва / Петроград, изд. Л. Д. Френкель, 1923, стр. 166.
Маклаков В. А. Власть и общественность на закате старой России (воспоминания современника). В 4-х отделах. Отдел 1. Реакция. Париж, изд. журн. «Иллюстрированная Россия», 1936, стр. 15—16. «Молодежь моего времени росла среди таких настроений и их отражала как в увеличенном зеркале. Среди нея тоже одни смеялись над увлечением шестидесятых годов, другие по ним тосковали. И поэтому, что сами их не видали, их идеализировали; шестидесятые годы стали для нашего поколения «легендой», какой весь XIX век пробыла Французская Революция. Идеи шестидесятых годов, свобода, законность и самоуправление – не были еще ни чем омрачены. Правительственный нажим одних ломит, а в других воспитывает заклятых врагов себе. Так было в 30 и 40-вых годах при Николае I. Те, кто тогда не были сломлены, в Самодержавии видели одно только зло, а в революционных переворотах – светлое и завидное время. То-же продолжалось и с нами; но в наше политическое настроение вошло два новых фактора. Мы знали, что недавняя эра либеральных реформ была открыта Самодержавием; поэтому такого безпощаднаго отрицания, как в 40-х годах, у нас к нему быть не могло. А во-вторых реакция 70-х и 80-х годов нам показала силу Самодержавия. Революция и конституция оказались мечтой, не реальностью. Никакого выхода из нашего упадочного времени мы не видели1… Царствование Александра III оказалось роковым для России; оно направило Россию на путь, который подготовил позднейшую катастрофу. Мы это ясно видим теперь; тогда же по внешности это царствие казалось благополучным. Вырос престиж России, и Самодержавия, и самого Самодержца. Его личныя свойства мирили с ним даже тех, кто его политику осуждал. Он казался не блестящим, не эффектным, но скромным, простым и преданным слугой своей родины. Это впечатление свои плоды принесло. В последние голы его короткаго царствования все были уверены, что он самодержавный режим укрепил и надолго. Его царствование считалось «реакцией» и общества и правительства. Мы сами об этом судить не могли, но старшие в том были единодушны. Одни с негодованием, другие с похвалой говорили, одни об упадке, другие об отрезвлении общества. И то и другое было2… Монархические чувства в народе были глубоко заложены. Недаром личность Николая I в широкой среде обывателей не только не вызывала злобы, но была предметом благоговения. Когда я студентом прочел «Былое и Думы», ненависть Герцена к Николаю оказалась для меня «откровением». Я до тех пор встречал восхищение Николаем. «Это был настоящий Государь», говорили про него. Восхищались его ростом, силой, осанкой, его «рыцарством», его голосом, который во время команды был слышен по всем углам Театральной Площади. «Он и в рубище бы казался царем», фраза, которую много раз в детстве я слышал. Добавляли: «ни у какого злодея на него не поднялась бы рука». В сравнении с ним Александр II, несмотря на все его заслуги перед Россией, терял личное обаяние; а о простецкой скромной фигуре Александра III говорили скорей с огорчением. Даже те анекдоты о Николае, которые мое поколение возмущали, как проявление самодурства, передавались среди обывателей с национальной «гордостью». Все это были пережитки старой эпохи. Следы рабства проходят не скоро. Они воскресли в Советской России; они лежат в основе мистическаго обожествления – Ленина и постыднаго холопства перед Сталиным. Но при всей идеализации личности Николая, о порядках его времени вспоминали со страхом; никто к ним не хотел бы вернуться. От царствования его осталось в памяти ужас. Разсказы про времена Николая I с детства производили на меня впечатление того же кошмара, как разсказы про татарское иго. Это время покрывалось определением: тогда была «крепость». Несуществующее крепостное право в моем детском воображении превращалось в реальное представление о «крепости» с башнями, бойницами, гарнизонами и часовыми3… …Можно видеть, что тогда не покушались мечтать о возвращении к дореформенной эпохе в России. После реформ 60-х годов с крепостниками произошло то-же, что и с большинством сторонников неграниченнаго Самодержавия после 1905 г. Они могли осуждать направление Государственной Думы, могли желать повернуть избирательный закон в свою пользу, использовать новыя учреждения в своих интересах – но вернутся к эпохе настоящего Самодержавия, уничтожить представительство они не только были не силах, но уже не хотели. В 80-х годах было то-же самое. Крепостники не только поняли, что ввести снова крепость нельзя, но они поняли пользу «новых порядков», и только стремились – что было их правом – извлечь из них для себя наибольшую выгоду. Поэтому настроение 80-х годов настоящей «реакцией» не было. В нем было другое, чему умное правительство могло бы только порадоваться. В обществе наступило отрезвление и успокоение; оно от этого стало гораздо способнее к реальной и полезной работе, чем в эпоху своего «Sturm und Drang». Поэтому глубокое преступление пред Россией совершили те, кто толкнул политику Александра к настоящей «реакции"4» (1 – 6, 2 -13, 3 – 15, 4 – 19).
Тютчева А. Ф. Воспоминания. По двухтомному изданию «При дворе двух императоров». Пер. Е. В. Герье. Вступ. ст. и прим. С. В. Бахрушина. Москва, 1928—1929. Москва, Захаров, 2002,стр. 344. «Что за отвращение вся эта петербургская пресса – именно гнилая интеллигенция! Они вообразили, что теперь хороший случай ставить мне условия». (С. 344).