И с тех пор не расставались. Истории страшные, трогательные и страшно трогательные (сборник). Лея Любомирская
что Фило мне ответит, но она подняла голову и задумчиво почесала нарисованную коричневым карандашиком бровь.
– О Марии Менезеш, – сказала она, наконец. – Мы говорили о Марии Менезеш и о бюсте Камоэнса.
Мария Менезеш, круглая сирота, худенькая и болезненная, училась вместе с Фило в закрытом пансионе Сестер святой Доротеи для девиц из хороших семей. Она приходилась какой-то дальней родней законоучителю, толстому падре Вашку по прозвищу Свин Божий, – злые языки пансионерок поговаривали, что она ему дочь, но как-то в пансионе оказался невесть откуда взявшийся «Анатомический и клинический атлас», и, полистав его ночью в дортуаре, пансионерки решили, что ошиблись. Невозможно было даже представить себе, чтобы шарообразный одышливый Свин Божий мог с кем-нибудь результативно согрешить.
Мария была смирной, замкнутой и ничем не примечательной и прославилась только в предпоследнем, шестом классе, когда выиграла состязания по грамматике и получила в награду томик Лузиад и бюст поэта Луиса де Камоэнса из бисквитного фарфора.
– От этого бюста она и свихнулась, – сказала Фило, закуривая.
– В каком смысле – свихнулась?
– В прямом. Она говорила, что он ей подмигивает.
Бюст поэта оказался с изъянцем. Известно, что Камоэнс был крив на правый глаз, оттого его всегда изображают с полуопущенным веком. Но поэт, доставшийся Марии, смотрел на мир двумя широко раскрытыми глазами, а кривой была прячущаяся в бороде ухмылка на редкость тщательно изваянных губ. В целом, вид у него был довольно неприятным и даже пугающим. Выкинь ты его, ради Создателя, просили соседки по дортуару, или хотя бы накинь на него какой-нибудь платок. Платок? в ужасе переспрашивала Мария, на солнце португальской поэзии?! В конце концов, кто-то из пансионерок пожаловался сестрам святой Доротеи, что Менезеш держит на тумбочке голого мужчину.
– Голого?!
– Разве я сказала голого? – удивилась Фило. – Я имела в виду голову. Но, кстати, я думаю, что сестрам тоже показалось «голого». Ты представить себе не можешь, какой был скандал. Бедную дурочку едва не выгнали.
Марии разрешили оставить бюст при условии, что она спрячет его в тумбочку и не будет доставать в дортуаре. Хорошо, сказала заплаканная Мария и стала по вечерам выгуливать бюст в саду. Она то ходила с ним по аллейкам, то сидела в беседке, а однажды Фило увидела, как она пытается накормить бюст сорванной с куста ежевикой.
– Почему же к ней никто врача-то не вызвал? – не выдержала я.
– Почему не вызвал? Вызвал.
Прямо перед пасхальными каникулами Свин Божий застал Марию в беседке – она целовала Камоэнса в довольно ухмыляющиеся фарфоровые губы. Наверное, законоучитель действительно был ей отцом – он не стал устраивать сцен, а просто попросил сестер собрать Мариин чемодан, и на следующий день Мария Менезеш и бюст Камоэнса исчезли из пансиона. Говорили, что Свин отвез ее к Эгашу Монишу, с которым вроде бы приятельствовал.
– Это который