Делириум остров. Три повести и семь рассказов. Станислав Ленсу
в простенке между двумя окнами, и приготовился писать. Крупиньш указал Алексею на стул в углу. Сам подошел к письменному столу в центре комнаты и полистал папку, принесенную секретарем. Вернув ее, он сел за пустой стол. В коридоре за дверью послышались шаги.
Дверь открыл кто-то из сотрудников ВЧК, но тут же отступил, пропуская в комнату невысокого священника в сутане, в округлом камилавке и белым клобуком на голове. На груди блеснули две панагии. Вошедший сощурился от яркого света. Глаза, слегка водянистые, смотрели прямо, словно священник готов был к самому худшему.
– Здравствуйте, гражданин Беллавин. Проходите, садитесь. Сейчас мы будем проводить допрос. Я – Крупиньш, это – секретарь Москанин, а это, – Крупиньш кивнул в сторону Алексея, – товарищ с фронта.
– Скажите, – начал он допрос, – передавали ли вы через Камчатского епископа Нестора благословение адмиралу Колчаку?
– Нестора знаю, – спокойно ответил священник, – благословления не посылал, и посылать не мог.
– Сколько вы выпустили посланий? – последовал следующий вопрос.
– Четыре, – он перечислил, – «О вступлении на престол», «Об анафематствовании», «К святому Успенскому посту» и «О невмешательстве в политическую борьбу».
– А послание к первой годовщине Октябрьской революции забыли?
– Это было письмо, обращенное мною прямо в Совет Народных Комиссаров, совсем не предназначавшееся для обнародования, – ответил священник.
– Ладно. Как вы относитесь к Советской власти?
Допрашиваемый помолчал и потом, не спеша, ответил:
– Я и теперь придерживаюсь взгляда, изложенного в письме к Совету Народных Комиссаров. Я смогу его изменить лишь тогда, когда власть изменит отношение к Церкви.
– Вы, конечно, монархист? – с ноткой понимания спросил Мартын Янович.
Священник, кажется, вспылил, но быстро взял себя в руки:
– Прошу таких вопросов мне не предлагать, и от ответа на них я уклоняюсь, – он уже окончательно успокоился – я, конечно, прежде был монархистом, как и все мы, жившие в монархической стране. И каких я лично теперь держусь политических убеждений, это для вас совершенно безразлично, это я проявлю тогда, когда буду подавать голос за тот или другой образ правления при всеобщем народном голосовании. Я вам заявляю, что Патриарх никогда не будет вести никакой агитации в пользу той или иной формы правления на Руси и ни в каком случае не будет насиловать и стеснять ничьей совести в деле всеобщего народного голосования.
«Ах ты, Боже ты мой, – соскочило вдруг в голове у Алексея, – это что же, Патриарх? Да откуда он взялся-то?» И дурацкие, совсем не революционные вопросы запрыгали у него в голове. Правда, минуту спустя, партийная дисциплина и природная сила воли взяли верх, и он вновь весь превратился в слух.
– Последний вопрос, гражданин Беллавин. Знаете ли вы гражданина Трубецкого Григория Николаевича? – Да, я встречался с ним несколько раз.
– Когда