Чужой крест. Елена Поддубская
сказал старший брат сухо, но тут же испугался свои слов: – Да ты погоди, Володька. Завтра вербное воскресенье. Сходим к боженьке на поклон, потом решим, что делать. Мне бы Вешнего Егория дождать, чтобы скотину выпустить из стойла, тогда могу поехать с тобой. Нельзя тебе одному с женой по нашим дорогам, да ещё с таким грузом. Много развелось теперь разбойников и душегубов. Царь, хоть и юнец совсем, но в отместку за загубленную мать мстит боярам, а отыгрывается на народе. Так простой люд в городах давит, что он в лесах хоронится. Там, кроме коры, есть нечего, поэтому разбой царит вовсю. Ты вот по реке пришёл, а на воде беды не много. Не всяк решится на корабли напасть. А пеший – добыча лёгкая. Погоди малость, после Георгия поедем в Старицу с московским обозом. Торговцы по наземным дорогам под охраной путешествуют. С пищалями против топоров спокойнее.
– Хорошо, – согласился Владимир. Насмотрелся он на беглецов окаянных и в Молдавии, и в Киеве, да и в здешних местах. Голодный человек – хуже зверя. А у него дело важное. Нельзя не исполнить.
На следующий день спозаранок все люди вышли к лесу ломать ветлу. Голые ветви с едва заметными почками понесли в церковь. После освящения в чанах со святой водой в каждой избе поставили свежие ветки в стаканы под образа. Прошлогодние вынули в сени, чтобы гнать ими скот на выпас в сто двадцать шестой юльев день. Снова сели есть и пить. И так – всю страстную неделю, вплоть до Пасхи. Хоть пост, хоть нет, а без хмельного квасу не жить.
Всё это время люди шатались без дела и забот. Праздники работу отменяли и миряне христосовались, балагурили, угощались, тут же дрались на кулаках. Брань с площадей неслась за много вёрст. Здесь шли торги, вершились суды, шла расправа за прошлые или новые грехи. В полях, всё ещё скованных ночными холодами, жгли костры, прыгали через них, не дожидаясь Купавы. В реку шли, напившись и надравшись. Наморозив зады, бежали отмокать в бани. После снова бражничали, пели, бранно ссорились, дрались не понарошку – вусмерть.
Ирина смотрела на эти дикости, отворачиваясь и закрывая лицо: «Что за люди? Почему праведную жизнь они ведут лишь тогда, когда на грешную уже нет ни сил, ни здоровья? Что за карма у них, и как может помочь им бог, если они сами себе помочь не хотят?». Православной жизни в Киеве до того, как её в восемь лет взяли в плен, женщина не помнила, а столкнувшись с пугающей действительностью, рыдала на плече мужа каждую ночь. Не терпелось ей уехать из Опочки. Алиция поддевала её, когда оставались они одни, называя дикаркой. Однако, когда настал пастуший день, Ирина первая сплела венок для самой дойной овцы из трёх в стойле, для заклинания над скотом, уберегающего от лесных ведьм, нечистой силы, волков и страшных болезней. Глядя, как молодая девушка водит руками над головами коровы и овцы и бормочет что-то непонятное, Николай и Алиция зачарованные молчали. Было в этом много языческого. Обряд Ирина помнила от бабки. В украинских сёлах день пастуха был тем особым праздником, что пропустить нельзя. Медленно возвращалась к