Небо ближе к крышам. Рассказы и повести. Михаил Касоев
ради этого стоило умирать именно здесь.
Вопрос Рамо вызвал каверзную заинтересованность на лицах друзей Гирэ:
– А, действительно, как?
Теперь уже и Васка, и Пивич, и Юза с весёлой безжалостностью оценивающе всматривались в лежащий на массивных коленях огромный, в плотных жировых складках, спрессованный живот насторожившегося Гирэ.
Что-то случилось со смысловой общностью!
– Может, его кремировать? – безрассудно предложил Васка и, сделав последнюю затяжку, стряхнул на пол дымящийся пепел с выкуренной «под корень» сигареты.
– Остолоп! Кого?! – вспыхнул Рамо. – Пожарного?! Morior invictus!
Гирэ некстати вспомнил, как его добрейшая бабушка, очищая к отвару в бульоне от остатков волосяного покрова ощипанную вручную безголовую курицу, слегка поджаривала её, осторожно придерживая за лапку, на сине-жёлтом, бьющем из-под прицела чугунной конфорки пламени газовой плиты. Чёрные волоски на жухлой выпотрошенной тушке в пупырях кротко, с быстрым треском и беглым жжённым запахом плоти выгорали до самых сизых пор.
«Отыметь мне самого себя. Не сможем!» – Рамо окончательно впал в неожиданную панику.
«Пошли!» – всех за собой увлёк стремительный Васка, привычный, как водитель пожарной машины, решительно разматывать узкие улочки и вихрем носиться по ним.
Друзья бездумно потащились за ним на задний двор дежурной части, где ещё днём, в самое пекло, забавлялись тем, что, «перекидывая» струю воды через невысокую крошащуюся кирпичом стену, поливали из брандспойта «погорельцев»: спасавшегося от зноя старика Ломбрэ с высохшим лицом в дряблой майке и окружавшую его вернувшуюся из деревень малышню в трусах. Вместе, как летние опята – большой и малые – на опушке прогретого солнцем затерянного леса, они наигранно замирали в ожидании «дождя», который накрывал их серебрящимися спелыми брызгами воды и общим, полным жизни смехом.
Пока босые, по пояс голые (полулюди-полупожарные), возбуждённые друзья, пьяно толкаясь, шлёпали к выходу, скрипя расшатанными половицами, Пивич, горланя так неистово, как будто оглушённый и тронутый вибрацией Гирэ в самый благовест стоит под звонницей колокольни беленой с небесными маковками церкви в двух трамвайных перегонах от пожарной части, клятвенно обещал ему, когда «ЭТО» случится (Пивич и до этой ночи бессознательно верил в предначертание), он сам, лично, выберет и купит для приготовления «шилаплави» – поминального блюда самого дорогого, из бесцеремонно, для отличия в цене, меченных по грязной нестриженной шерсти над курдюком набрызганным пятном договорного цвета малярной краски, жертвенного барана с Лачавского скотного рынка.
Гирэ, преодолевая безотчётную тревогу, нехотя вышел за ними в темноту ночи, которую уже пару секунд как тщательно изучал Васка.
– Надо уметь смотреть во мрак. Неправда, что в нём ничего не видно, – сообщил Васка и, не дожидаясь, пока глаза к нему попривыкнут, щёлкнул выключателем наружного фонаря капсулевидной