Конспекты на дорогах к пьедесталу. Елена Поддубская
его, даже последний результат в мужском забеге являлся гарантией хорошей оценки. А вот для юноши… Кирьянов вцепился руками в голову:
– Да, сдох Толик! Сел на задники. Еле ногами двигает. Зачем он так шуранул с самого начала? Это же не восьмисотка! Как там по времени, Рудольф Александрович? – старшекурсник стонал, встряхивая хронометр в своих руках, будто не веря его показателям. Бережной сжал губы, лицо было суровым.
– Пока на четвёрку.
– М-да. А надо бы на пятёрку. Всё-таки – спецуха. Давай, Толян, потерпи! Последний круг пошёл! – крикнул он вслед.
– Да я как могу, Саныч! – ответил спортсмен на бегу. Он был в таком состоянии, что принял голос друга за тренерский.
– Не болтай, Толян! Дыхалку береги, – посоветовал Кирьянов и с секундомером пробежал стометровый вираж по кромке, затем, пока спортсмены бежали последние триста метров, ещё дважды возвращался к финишу и убегал от него. Лицо Толика-старшего было красным. Пот катился градом, волосы вздыбились. Очки то и дело сползали на нос. – Зачем кандидатам в мастера спорта, к тому же спартакиадникам, вообще сдавать спецуху? – крикнул он в сердцах, заметив, что Кириллов сместился на пятую позицию. – У них квалификация в Вильнюсе была по кэмээснику, а тут на пятёрку надо всего-то по первому разряду пробежать! Могли бы автоматом зачесть.
– Да не бойся, пройдёт он. Даже с тройкой пройдёт. Он же в списке, – тихо заверил Бережной.
– Да какая фиг разница, в списке-не в списке! Чего людей мучить? Перегорел Толян, что говорить. Утром на пробежке был в норме, а потом в столовке начал паниковать, отказался завтракать, только чаю выпил.
– Это он зря. Надо было съесть бутерброд с маслом и вареньем. Или булку, – Бережной рассуждал сухо, но профессионально.
– Нет, ну зачем их мучить?
– Положено так.
– Да уж, у нас что законом положено, то никак уже не поставить, – пробубнил Кирьянов.
– Зато посадить можно запросто, – добавил преподаватель, прибивая Кирьянова к месту тяжелым взглядом. Уголовная ответственность за критику линии правящей партии до 1947 года была расстрельной. Бережной, с «антисоветскими шпионами и предателями Родины» в семье, хранил об этом генную память.
– Молчу, – коротко прошептал старшекурсник и отвёл взгляд. Но скорбным он оставался недолго: заметив, что «тяга» закончилась не только у друга, радостно толкнул Бережного в плечо: – Саныч, гляди, гляди, кажется, головные тоже сдыхают! Сели. Сели! Ползут. Давааай, Толя-я-я-ян! Накати-и-и!
– Ничто так не радует, как неудача товарища, – прокомментировал Савченко, наблюдающий за забегом тут же, около финиша.
– Накати, Толян! – басом крикнул Галицкий из-под берёзы. – И девушку подтащи!
– Давай, Толян, давай! – Савченко всё же поддержал общий крик; не из симпатии к бегунам, а скорее из солидарности к болельщикам. Просто сстоять и смотреть было скучно.
– Таля-я-й дава-а-н! – пропищал