Путешествие в одиночестве. Тасос Афанасиадис
нее не было ни малейшего волнения. Тщательно причесанные волосы были резко контрастны бледному, как полотно, лицу. Они остались наедине. Он протянул руку к ее воспаленному лбу и еще выше – к ее восхитительным волосам. На веках у нее была вся тяжесть земли, на губах – терпкость пустыни. Она устремила к нему взгляд своих светлых глаз, которые ни на что не смотрят положительно. Уголки ее рта приоткрылись. Волосы беспокойно дрогнули. Он торопливо поднес палец к губам: не двигайся! В своей жизни она столько говорила и столько двигалась! Слабая улыбка озарила ее лицо. Вчера? Позавчера? Завтра? Она помнит его! Как это все случилось? Ей не больно, нет ничего серьезного. Она пошевелила пальцами в его ладони. Теперь она уверена, что он может быть одним из тех, nobilissimus.
Он решил нарушить молчание и успокоить ее мысли: пусть она сохраняет спокойствие, пока не поправится. Пусть не беспокоится насчет денег. Лицо ее помрачнело: сеть ее ресниц тщетно старается скрыть какое-то недоброе видение. Она пошевелила пальцами в его ладони. Мелкие капли пота выступили у нее на висках. Собачий язык? Да, да… Пусть она не беспокоится. Затем она закрывает глаза и обретает отдохновение в грезах… Дымка над крымскими пейзажами, приводящая в беспокойство волосы и мнущая голубые ленты. Он вынул из кармана какую-то коробочку. Там был золотой браслет с резным изображением собаки на агатовом камне. Надевая браслет ей на руку, он ласкал ее запястье с невыразимой нежностью. Она приподняла веки, рассеянно поглядела на него и снова предалась своим сладостными грезам. Словно серебро струилось с ее чела, на котором осталась только гордость.
Он вернется. Найдет время и вернется.
Он заплатил администрации больницы за лечение на месяц вперед и попросил присматривать за браслетом больной.
День был тусклым. Он сел в коляску и вскоре был уже во дворце Шенбрунна.
II. Наставления молчания
В монастыре августинцев совершился молебен Господу за мир в этом мире, молитва о неизведанной душе человеческой, а затем удар колокола приветствовал его мирскую заботу и замкнулся сам в себе.
При подъеме они задержались и посмотрели на лежавшую в туманной дымке Вену. Он стоял рядом с ней, исполненный теплоты, любуясь тайком ее красотой, ради восхитительной гордости которой потрудилось столько поколений…
Он сказал, указывая на монастырь:
– Во времена Карла V с душой человеческой еще считались. Это самая надежная корона Вены, Роксана…
– Говорят, он хотел воздвигнуть здесь второй Эскориал и пригласил для этого Донато Аллио…
Он поглядел на нее, прикрыв глаза, словно защищая их от солнца, пытаясь разглядеть в ней нечто ускользающее.
– Все скрывает в себе собственную судьбу, Роксана… – сказал он как-то устало.
– Неужели ты не веришь в человеческую устремленность? – ответила она с улыбкой.
– Я верю в человеческую суетность, Роксана…
Она не ответила.
Они прошли по роще. В этот укутанный дымкой час роща