У красавиц нет души. Мария Владимировна Рудь
яркими картинками, выложенными из разноцветных стёклышек. На одной из настенных картин изображён цветок, который похож на очищенный сочный мандарин на стебельке. Я люблю рассматривать его, пока мы с мамой ждём состав.
Бывает, по вечерам мы с мамой подолгу гуляем под нашими окнами и никак не идём домой. Мы болтаем, едим заранее купленные пирожки, мама качает меня на качели. В наших окнах на пятом этаже горит свет – там нас ждёт бабушка. Евгения Леонидовна – так называет её мама.
Иногда бабушка рассказывает странное. Между папой и мамой, оказывается, есть огромная разница. Папа москвич и закончил МГУ, а мама не москвичка. Мама – «охотница» и «деревенщина». Всё это бабушка рассказывает мне, когда мамы нет дома. Я не понимаю, что это значит, но затыкаю уши. Мне кажется, что это что-то плохое. Плохое про маму я слушать не хочу.
Но бабушку я люблю. Она поёт мне украинские песни и делает вареники с красной смородиной. Рассказывает про город со сказочным названием Чернигов – там вечность назад она была ребёнком. Бабушка любит вспоминать своего мужа, папиного отца, с которым они вместе приехали из Чернигова в Москву. Вспоминая его, она плачет – он умер, Леночка, умер. На стене висит чёрно-белое фото дедушки – там он сидит за письменным столом, потому что работал журналистом. Я знаю – когда-то давно дедушка сидел в тюрьме, потому что рассказал анекдот про человека по имени Сталин. Бабушка всегда называет Сталина усатой гнидой. Когда бабушка не говорит про маму, дедушку или усатого гниду, мы придумываем песни про кота Кузю.
– «Ходит Кузя серенький
Лапы Кузи беленьки
Хвостик пушистый
Глазки лучисты
Любит Кузя днём поспать
Ночью в игры поиграть»
Мне нравится слушать украинские песни, нравится разговаривать про дедушку, злиться на Сталина, сочинять про кота и помогать лепить вареники. Мне нравится бабушкина длинная седая коса, которую она всегда укладывает вокруг головы, как венок.
Но потом вдруг случается этот день.
Мама забегает в комнату, вслед ей летит толстая книга. Книга, брошенная с яростью маме вслед, попадает толстым корешком ей прямо по голове. Вдруг у мамы появляется рана, а из раны кровь. Не сильно, но так, что у меня, сидящей на ковре с игрушками, замирает сердце. У мамы кровь. Она что, сейчас умрёт?
– Тверская шкура! – пугает меня из коридора бабушкин голос – Мразь! Чтоб ты сдохла!
Мама опускается на ковёр. Держится за висок.
В комнату забегает бабушка – в спину её погоняет ненависть. Папа иногда заступается за маму. Но сейчас его дома нет.
Мамино лицо искажено. Мне страшно смотреть на неё, я отворачиваюсь. Мне хочется подбежать к бабушке и мутузить её сухое тело кулаками. Вместо этого, я громко реву. Я хочу, чтобы они помирились и успокоили меня.
– Ребёнка угробишь, тварь! – бабушка указывает на меня пальцем – Чтоб ты сдохла! – повторяет она в который раз, громко уходит на кухню.
– Пошла ты на хуй! –