Шкатулка княгини Вадбольской. Галина Тер-Микаэлян
во двор. Он, яростно рыча, рвался из их рук, Дарья, всхлипывая и потирая шею, бежала сзади. Из дому торопливо вышел старый князь, которому уже доложили об учиненном управляющим скандале, за ним спешил Евсеич.
– Опомнись, Кузьма Ильич, – увещевательным тоном проговорил Сергей Иванович, – ты ведь крещеный человек, что ж ты убийством-то грозишь? За это ведь в острог пойдешь.
В глазах Хохлова, которого держали четыре человека, мелькнула молния, а потом он покорно сник и обмяк.
– Простите, барин, виноват, сам не знаю, что со мной приключилось.
– То-то же, – удовлетворенно кивнул Сергей Иванович. – Ладно, чего не бывает. Я твои заслуги предо мной помню, поэтому строго наказывать не стану, но ты непочтительно повел себя с барыней и в пример остальным должен быть наказан. Эй, Прошка! Всыпь-ка ему десяток горячих, чтобы недели две барскую милость помнил.
По толпе собравшихся дворовых пробежал шепоток удовлетворения, конюх Прохор приблизился, поигрывая кнутом.
– Ну, Кузьма Ильич, пришел нынче и твой черед кнута отведать, – с ухмылкой сказал он Хохлову.
Дарья бросилась в ноги старому князю.
– Пощадите, барин, простите мужа моего!
– Пошла вон, баба, – сурово проговорил Сергей Иванович.
– Благодари барина, Дарьюшка, – кротко произнес Хохлов, повернув лицо к жене, – его сиятельство правильно меня наказывает. Молись за меня, когда я удары принимать буду, а я под кнутом буду Бога просить, чтобы простил меня, и благословлять их сиятельства. Скажите, барин, людям, чтобы отпустили, я разденусь. Пустите, братцы, – обратился он к державшим его дворовым, – простите, что обеспокоил, больше буянить не стану. И вы, барин, Христа ради, простите великодушно.
Его выпустили, и он начал медленно расстегивать пуговицы своего сюртука.
– Пусть Бог простит тебя, Кузьма Ильич, – с легким смущением в голосе проговорил Сергей Иванович, растроганный покорным видом и словами верного управляющего и уже жалеющий, что присудил ему наказание кнутом, – а я прощаю.
– А я нет! – внезапно ощерившись в страшной ухмылке, закричал Хохлов и, выхватив из-за пазухи пистолет, навел дуло его на князя. – Вы, господа, волю у меня отняли, жену отняли, теперь и честь хотите отнять?
Пистолет изрыгнул пламя, однако за секунду до того старый Евсеич бросился перед князем, заслонив его своей грудью. Дворовые в ужасе шарахнулись в стороны, а Хохлов кинулся в кусты и скрылся.
– Доктора! – кричала Марфа Ефимовна. – Сейчас поезжайте!
Сергей Иванович стоял на коленях рядом с умирающим Евсеичем, и по щекам его текли слезы.
– Евсеич, – звал он, – очнись, друг мой, как же ты так?
– Я же вас… барин… маленького, – костенеющим языком проговорил старик и умер.
За Хохловым пустили погоню, но он как в воду канул. Лишь через три года во время пугачевского бунта кто-то из дворовых людей узнал его среди разбойников, громивших пензенское имение Вадбольских. Говорили, что после того, как Пугачев был схвачен, Хохлова вместе с прочими повстанцами повесили на тех самых виселицах, где пугачевцы