Пущенные по миру. Владимир Аполлонович Владыкин
доглядеть поспеешь? И ведь было же такое, когда приезжало начальство из земотдела или сам Снегов, Екатерину заставали в согнутом положении то в поле, то веявшую на токе хлеб, и норовили её отчитать – дескать, место председателя в правлении. В главные её обязанности входило руководить людьми, но не торчать же весь день в поле. На это замечание она отвечала вполне спокойно:
– Так может поступать только бездельник, а я не могу вести себя как помещик и разъезжать в телеге по полям.
– Власовна, свои рассуждения выкинь из головы. Какого помещика ты вспомнила, на кого ты намекаешь? – подозрительно спрашивал Снегов.
– Ни на кого я не указываю, вы спросили – я ответила…
– Так-так, вот ты какая? То-то я посмотрю у тебя мужики курят, а ты работаешь; кто с них будет спрашивать, если ты ими не руководишь? И почему ты ждешь, чтобы к тебе наезжало само начальство?
– Извините, Глеб Максимович, мне к вам ездить некогда, работать надо. Наметов бывает, сводки мои вам подаёт, чего ещё?
– Да, он-то аккуратен по этой части, а вот ты?
– А чего я? – тоном обиды и удивления вырвалось у неё, к тому же жёсткий, укоризненный тон Снегова вызывал тревогу. – Если не нравится, как я работаю, снимайте, я не держусь за место председателя.
– Хорошо, Зябликова, уж так и быть, до весны поработаешь, а там найдём замену, – после паузы сказал смягчённо Снегов, – видно, у него шевельнулась к женщине жалость, когда поглядел на её худую фигуру.
Екатерина стала замечать: стоило Снегову какое-то время побыть в селе, как народ значительно прибавлял в работе; и пока он торчал в правлении, даже детишки, и те не бегали по улицам гурьбой, и старики и старухи прятались по своим углам. А иные люди, раньше времени уходившие с нарядов, спешили вернуться обратно. На следующее утро выходили все до единого, даже вдруг занемогшие и те просили работу полегче. Она ведь знала, как некоторые, считавшие себя умней всех, умели ловко притворяться больными. Ей уже надоело быть для всех доброй, и к тем, кто её не уважал, она становилась суровой. Но любителям пофилонить было всё равно, как она к ним относилась. Они больше боялись Наметова, который, словно нарочно, подгадывал на поле, когда бабы, вместо того чтобы полоть, стояли кружком и хохотали, но завидев издали председателя сельсовета, быстро подхватывали тяпки и принимались за прополку. В другой раз, мужики, завидев его, ещё на подходе на ток, бросали курить и уходили молотить хлеб, а бабы, стоявшие под навесом, брали лопаты и бросали зерно на веятельные машины…
Новый установившийся повсеместно сельский уклад невольно заставлял Екатерину думать о брате Егоре, так и не вступившем в колхоз, и о нём от земляков доходили тревожные слухи, что брат живёт как отшельник, чуждающийся коллективного труда. Ещё недавно она и сама непросто принимала коллективизацию, а когда выбрали председателем, Екатерина взвалила на себя ответственность за судьбу