Беглая Русь. Владимир Аполлонович Владыкин
pитма; и сколько можно было ещё валяться на топчане, чтобы потом выйти из каморки и выследить, наконец, сторожа да накрыть его с поличным. Но это надо было сделать с самого начала, как он узнал о ночном промысле Староумова. А теперь прошло несколько лет, хотя застукать никогда не поздно. А тогда ему самому захотелось найти лазейку к колхозному достоянию. Своим примером Староумов как бы вдохновил Мощева, склонного к воровству, а дурной пример всегда заразителен. Однако сторож, наверное, чувствовал его тайное присутствие, ведь он же знал, кто ночью дежурит на скотне? Поэтому, топая домой с грузом на плече, он часто останавливался, прислушивался, озирался вокруг себя в пространство тёмной ночки. И в следующий раз этой дорогой Староумов уже не шёл или менял время своего следования, чтобы не рисковать и соблюдать чрезвычайную осторожность. Неся на горбу ворованное зерно, у него невероятно обострялся инстинкт, что Мощеву было не так просто точно угадать, в какое время ночи он уходил домой. Но чутьё Афанасию всё-таки подсказывало, что свои рейды кладовщик наверняка совершал глубокой ночью, когда посёлок был погружён в непробудный сон. Да и сам он, Мощев, ощущал себя пока в совершенной безопасности именно в эти часы, И, наверное, одному только Богу известно, почему до сих пор они со Староумовым не столкнулись на одной воровской тропке. Хотя об этом раньше почему-то Мощев и не задумывался, впрочем, потому и не задумывался, так как полагал, что зерно потихоньку потягивали из колхозных закромов некоторые проворные колхозники даже днём. Хоть понемногу, но всё равно тащили, набивали им свои нарочито объёмные карманы… Но, правда, не имели привычки говорить об этом вслух, к чему поневоле принуждала хозяйская необходимость, а то и прежняя боязнь голода. Ведь люди всё чаще обзаводились своими курами, утками, которых чем-то надо было кормить. Вдобавок на одни трудодни без подсобного хозяйства прожить никак нельзя. Причём часть зерна, полученного на трудодни, некоторые люди умудрялись продать на рынке, чтобы на вырученные деньги покупать хозяйственные и продовольственные товары, поскольку иного способа иметь деньги, по сути, у людей не имелось. Вот эта страсть к деньгам и наживе, вытекавшая исключительно из потребностей жизни, порой и толкала людей на такое обыденное воровство, которое как за таковое ими уже даже не признавалось. Ведь это зерно они сами сеяли, растили, убирали, а колхозу не будет никакого убытка, поставки государству по хлебу выполняют и даже перевыполняют, так чего ещё надо? А если слышали о хищениях, за которые людей лишали свободы, то считали – это могло случиться лишь с теми, кто воровал помногу, тогда как им за горсть-другую зерна ничего не будет, причём никто не думал, что этим самым они мучили Жернова, и в его сознании складывались в пуды и центнеры…
Но если эти несколько горстей других людей вполне устраивали, то Мощева и иже с ним они только раздражали, пробуждая у них алчность с каждым