В каждом доме война. Владимир Аполлонович Владыкин
проходившем военную подготовку, а баба с дедом живут хорошо, но скучают по ней…
Сама Пелагея чувствовала себя совсем одинокой, но дочери об этом воздерживалась писать, боясь её, в положении, тревожить. Илья приходил с улицы за полночь, когда мать спала, а утром рано она вставала на колхозную дойку. Свекровь Устинья жарила картошку, доила корову и возилась в огороде, дожидаясь с дежурства деда Романа. Внук Илья работал в тракторной, и он тоже спешил на уборочную. Каждый день не высыпался, а тем не менее, как только темнело, уходил в клуб. Да и со страды иногда приходил поздно, так что Пелагея сына не видела. В воскресенье с ребятами и девчатами уходил на военные сборы.
Однажды Роман Захарович застал в хате невестку в слезах. Как он выяснил, Пелагея плакала после тревожного сна, когда она увидела мужа изувеченным, просившим у неё помощи. В письме Устин сообщал о страшных боях под Смоленском, что они удерживают город и не пускают врага, который яростно рвался к Москве.
– Пока Устин жив, нечего переживать, – начал успокаивать свёкор. – Тебе кажется, что его убьют, вот и снится он раненым.
– Когда же кончится война, отец? Зойка осталась там мужа ждать. Илью могут забрать, как тогда жить после этого дальше? Я не могу так мучиться! – плакала невестка.
– Война – не игра, надо терпеть и молить Бога, чтобы все были живы. Может, уже зимой погонят прочь немцев! Это пока тепло они спешат, а холод придёт, назад побегут, как когда-то Наполеон. Россию ещё никто не поработил, и фашисты убегут от наших войск…
Роман Захарович понимал, что нынешняя война во многом не похожа на первую империалистическую. С невиданным размахом напирают немцы, готовые уничтожить, поглотить всю огромную страну. И жестокость, и злодеяния фашистов пугали, страшили население. И дед Роман успокаивал невестку, хотя сам не знал, как к зиме повернётся война, будет ли враг изгнан или он дальше пойдёт в своём безумном захватническом порыве. А наши войска, не ожидая его несокрушимого напора, ещё никак не придут в себя.
Устинья собиралась приступить к копке картошки, о чём говорила за обедом с мужем. Невестке вечером идти на дойку, а деду – в дежурство. Но времени свободного было у них предостаточно. И Устинья пошла торопить Пелагею, не понимая, куда исчез муж. Её словно кто в спину толкнул – заглянуть в хату: «Там он, чёрт старый, с молодой лясы точит, у-у, – сказала она почти вслух, переступая порог в коридор, – а со мной молчит, идол, или поучает её чему-то»!
– А я ищу старого, а он пригрелся тут с Пелагеей, – заговорила Устинья недовольно. – Картошку можно начать копать: пошли, дед, и ты давай-ка, милушка, выходи, – обратилась она к невестке.
– Вот это правильно, – подхватил Роман Захарович, – война дойдёт-не дойдёт, копать надо, – и он встал с табурета.
– А ты знахарь, на все руки! – буркнула Устинья. – Чего о войне думать, когда дел у нас много на подворье,