Остров душ. Пьерджорджо Пуликси
окна она смотрела на профиль Торре-дель-Элефанте и бастион, граничащий с Кастедду-э-сусу, районом Кастелло, в котором когда-то жила городская знать. Мара всегда мечтала жить там, смотреть на город с высоты, как королева. У ее бывшего мужа там был дом, и она переехала в него вскоре после свадьбы, исполнив свое детское желание. Однако после расставания ей пришлось оставить квартиру, чтобы больше его не видеть – и избежать риска вонзить пулю в его тело, – и она сняла этот маленький домик за старыми городскими стенами, обреченная видеть из окна то, что утратила.
«Лучше жить в шалаше, чем с этим ублюдком», – думала Мара, вспоминая о практикантке, которой было немного за двадцать – последней из длинной череды, как она позже обнаружила, – с которой он ей изменял. С того дня Мара поняла, почему всякий раз, когда ей случалось идти давать показания по какому-нибудь процессу или пересекать коридоры прокуратуры, все над ней смеялись или бросали сочувственные взгляды. Суды и дворцы правосудия – места наименее подходящие для секретов, и, видимо, ее бывший даже не удосуживался особо скрывать свои похождения, выставляя ее тем самым на всеобщее осмеяние.
«Сделай перерыв. Нет смысла копаться в этих унижениях», – заставила она себя, допивая чай.
Ромашковый чай не дал никакого эффекта. Оказавшись в постели, Мара ворочалась, как проклятая душа. Она продолжала видеть эти caras de bundos, эти демонические маски, недоумевая, почему трупы так и не были опознаны и в чем причина такого разрыва во времени между двумя убийствами.
Мара еще не знала, но получилось так, словно она перенесла переливание лимфы: теперь одержимость Баррали заразила и ее.
Глава 12
Верхняя Барбаджа
В деревнях внутренних районов Сардинии sa oghe de Deu[37], колокол, до сих пор отмечал основные этапы существования, фундаментальные вехи жизни жителей. Рождения, свадьбы, похороны, религиозные праздники… Это был своего рода голос общины, перезвоны которого все учились узнавать с детства, чтобы ориентироваться в жизни деревни.
Перед тем как отправиться на работу, Бастьяну Ладу припарковал внедорожник возле tzilleri. Когда он зашел внутрь, бармен, поприветствовав его, приготовил ему двойной кофе с добавлением граппы. В баре повисла глухая тишина. Еще до того, как взять в руки чашку, Бастьяну услышал su toccu de s’ispiru, похоронный звон.
Присутствующие начали переглядываться, и бармен на мгновение встретился с холодными глазами Ладу, который пил кофе в этой тишине, полной немых обвинений и бронзового плача колокола. Все, хотя и делали вид, что ничего не произошло, слышали о пожаре, который ночью превратил в пепел земли Чириаку, найденных мертвыми в результате очевидного убийства-самоубийства после ссоры.
Как только Бастьяну собрался достать бумажник, бармен отмахнулся.
– Нет, я настаиваю, – сказал горный Ладу, кладя несколько банкнот на липкую стойку. – Сегодня платят братья Чириаку. За всех.
Все в таверне торжественно закивали, присоединившись к хору: «Deus ti lu pachete»[38].
– Доброго дня! – пожелал
Божественное око (
«Да воздаст тебе Господь» (