Атаман Войска Донского Платов. Андрей Венков
невиновных…
– На одном тебе кланяемся, – юродствовали рыковские. – Не вели нас доразу топить, дай спервоначалу Богу помолиться.
После того как отвечерял, был Ефремов добрый и понимал, что казаки еще от драки не отошли. Перемолчал, засунул пальцы за витой пояс с махрами, разглядывал битых да непобитых. Прошелся, задержал взгляд на Матвее, который вертел головой – не появится ли атаманская дочка.
– Ну а тебя чем наградить?
– Меня? – вскинул глаза юноша, помялся. – Надежду вашу за меня не отдадите? – и быстро добавил, уловив изменение в атаманском лице:
– Я по-честному…
Все замерли. Это почище рыковских причуд…
– Ты чей? – хрипло спросил атаман и прокашлялся.
– Ивана Платова.
«Неужели осмелился? Или сам не знает, что плетет?» – соображал Ефремов. И люди смотрели, затаив дыхание. Надо было что-то говорить…
– Ну, что… Уважил… – кивнул Степан Ефремов, выдавливая усмешку. Он нашел выход. – Ивана знаю. Но и ты не с простыми людьми роднишься. Батюшка наш, Данила Ефремович, дед Надежды, жалован в тайные советники, то бишь в генералы Российской империи. Жениться – так на ровне. Станешь генералом, приходи в наш скромный курень, поговорим.
Люди заулыбались.
Матвей насмешки не понял и, шагнув вперед, хотел сказать: «Побожись, Степан Данилович!»
– А пока, – властным окрепшим голосом продолжал атаман, – всех не в очередь в полки[31]. Всё. Идите.
Город спал, озаренный сиянием. У Дона, покрывая все звуки, стрекотали кузнечики. Поэтому и казалось, что город спит. Редко-редко неясный звук долетал из-за высоких черных стен и снова гас. Стрекот, звонкий стрекот в лунной ночи…
На другом краю города, у Протоки, крепко спал Матвей Платов, как спят уверенные, с чистой совестью люди. А вот мать его не спала. Сидела за столом, ушивала, харчи готовила с собой взять. Через комнату поглядывала на спящего сына. Лежит, раскинув руки, вены проступают. Расстегнутая рубаха обнажает мощные ключицы. Здоровый, худющий. Темная грива разметалась. А личико тонкое, нежное, и рот по-детски полуоткрыт.
Смотрит мать, наглядеться не может, и мерещится ей страшное: будет – не дай Бог! – лежать вот так же сын ее, загоревший от солнца, почерневший от ветра, и из-под раскинутых бессильно рук потянется к свету примятая падением трава. Война, она и есть война; то там то тут, слышно, приходят домой осиротелые кони – спаси и оборони, Царица Небесная! – а потом возвращаются уцелевшие казаки и рассказывают: загнались станичные ребята, нарезались на засаду… Ну что ты будешь делать?!.. А то были наши кормильцы в расплохе[32], не успели до коней добечь, ружья ухватить…
Плачут матери, убиваются, а их уж не вернешь…
Кто лучше матери своего дитя знает? Смотрит она на спящего Матвея: неосторожен, того и гляди в ловушку попадет, легко впутывается, но легко и выпутывается, и по природе веселый. Любит быть на виду, чтоб глядели на него, любовались, на любые жертвы готов ради славы, ради похвалы. А главное в нем все же доброта… И что вы за люди такие, донские казаки?
Уходит Матвей Платов на
Т.е. в действующую армию, куда казаков назначали «по очереди».
Т.е. напали на них врасплох.