Звоны Второго Иерусалима. Александр Пышненко
как он толкнул меня в грязь, а я даже не огрызнулся. При этом он смотрел на меня, и на лице у него играло ехидство. В этот момент, он, очевидно, был настоящим, ощущая в себе то мелкое наслаждения от унижения других. «Какой уж тут «монах» с него получится?», – думал я.
Тогда я подошел к нему вплотную. Толик все, сразу же, уразумел, и попытался, было, первым ударить меня ногою! Но, я, тут же, перехватил, и крутанул ее со всей силы. Его поддержали, и он устоял на ногах. После этого Толик ударил меня кулаком, желая рассечь губу. Но я выдержал удар, и ответил ему: сильным ударом кулака в челюсть… Его защитили от добивания.
– Дураков, и в Лавре бьют! – Сказал я, подытоживая результаты стычки.
И он не спорил со мною. Но для начала, все же, он только рассказал об этом послушнику. После этого случая он уже избегал открытых конфликтов со мною. Все больше действовал из под тишка, как любой негодяй в миру. Говорил своим последователям, что я «провокатор», и провоцирую его «хорошего» на дурные поступки. Да, я спровоцировал его своим независимым даже здесь положением, – но это только проявило в нем то, что в нем жило, что он должен был давно уже истребить в себе, если он поставил себе высокую цель: стать монахом. Безобидный агнец, например, всегда «провоцирует» волка.
…Я не переставал в то же время каждый день искать работу в городе. Я уже знал, наверное, что мне вот-вот должно повезти. Город просыпался от зимней спячки. Везде уже требовались рабочие руки.
По вечерам, перед самим ужином, я еще отправлялся к Дальним пещерам.
Возле самой Духовной Семинарии, на покрытом брусчаткой возвышении часто ставили свои мольберты совсем еще юные художницы. У них были совершенно открытые и одухотворенные лица. В глазах их горел живой, не поддельный огонёк настоящего творчества. Мне это по-человечески нравилось; они были своими людьми для меня.
Я на некоторое время задерживался возле них. Смотрел, как они переносят на свои холсты эту длинную дорогу, ведущую к Верхней Лавре; стоящие по обе стороны ее деревья и фонари. На дворе был март-месяц. Поэтому на холстах этих юных дев было еще так много фиолетовой и черной красок. Только виднеющиеся за древними стенами роскошные купола Свято-Успенского собора и громадный купол Трапезной церкви отливали золотом на фоне меркнущего вечернего неба. А на самом небе еще цвели золотые краски солнца, заходящего за синеву облаков…
Добравшись до своей любимой скамейки, я садился на неё. Теперь, по одну руку у меня: находился киворий и вход в Дальние пещеры, – а по другую: красивое здание Метрополии, со ступеньками к церкви Рождества Богородицы и прекрасной звоннице Ковнира. После этого мои глаза могли любоваться прекрасной по своему совершенству аркадой, подпирающей гору, на которой и высилась сама церковь Рождества Богородицы. Церковь была построенная в стиле украинского барокко. А для этого стиля присуща округленность и пышность форм.
С открытых окон трапезной за моей спиной прекращающимися волнами накатывали ароматы от приготовленной монахам пищи.
Несколько