Автострада до Рая и Ада. Чёрный Июль
полнейшего опустошения замер, окруженный шашечками черно-белых плиток и десятком своих собственных, таких же мертвенно-бледных, заламывающих руки отражений.
То самое, наиболее позднее из всех его воспоминаний, казавшееся даже наибольшим бредом, чем воспоминание о его восхождении в одной лишь пижаме к статуе Христа-Искупителя в компании накуренных перуанцев… Воспоминание, которое весь их непростой с Аланом путь виделось ему всего лишь хмельной фантазией спутанного сознания после очередной попойки, пронзило его подобно молниеносной роковой стреле, случайно выпущенной Джипси из арбалета.
И ощущалось это как целых две стрелы, как две неожиданные смерти. Разве что Джипси все еще оставалась в единственном числе, хотя скорее уж – в одиночестве…
Тони медленно повернулся к одному из зеркал над раковиной, и его столь же отстраненное от всего мира отражение сделало то же самое. Парень клепку за клепкой без лишней спешки расстегнул свою кожаную куртку, и отражение послушно повторило за ним. Белые костлявые кисти некоторое время непроизвольно мяли края потной пропылившейся футболки, а затем вдруг вспышка внезапно воскресшей надежды, искры немой, неизвестно к кому обращенной мольбы и отчаянного неверия причудливым образом смешались на лице Энтони и в его взгляде, словно в палитре. После чего Драйвер одним порывистым движением задрал ткань футболки до самого горла.
В месте, где область сердца пересекал выбитый на его коже крылатый кинжал с коротеньким текстом Шестой заповеди13 на лезвии, чернела зияющая дыра. Она была небольшой и будто бы даже поджившей, не кровоточила и совсем не болела. Однако отсутствие боли сейчас беспокоило Тони в самую последнюю очередь.
Словно во сне опустился он на шахматный, резко пахнущий моющим средством пол, глядя перед собой широко раскрытыми безумными глазами. И одним судорожным жестом запустил мелко подрагивающие пальцы в волосы…