Три. Екатерина Косточкина
отскочила от него.
– Нет, как бы складно вы не говорили, моих чувств это не отменяет!
Нашу перепалку прервал громкий щелчок – это игла соскочила с пластинки. Все одновременно посмотрели в сторону холодильника.
– Бред! – не согласился Лип.
– Отлично! Если так хочешь, то сам бери и читай! И смени уже эту чёртову пластинку!
Никита подошёл к проигрывателю, вернее, взобрался на стул рядом с холодильником. В губах у него была зажата сигарета, от дыма которой его глаза слезились, в одной руке он держал мою книгу, а другой ловко менял пластику.
– Помнишь, я рассказывал тебе о писателях потерянного поколения? – Закончив с пластинкой, он с важным видом облокотился на холодильник.
– Конечно, помню, что за глупости? – ответила я и взглянула на фотографию Джека4, что висела над кожаным креслом, которое раскладывалось в кровать, когда кто-то оставался ночевать у меня.
Пластинка сменила несколько пустых трескающихся оборотов, и комнату наполнил одинокий звук саксофона. Никита загадочно улыбнулся и открыл книгу с середины. Его довольную улыбку дополнила партия пианино, ритм мелодии стремительно нарастал.
– Даже не смей! Не оскорбляй ни меня, ни их, ни, мать его, этот прекрасный джаз! – разгадав его задумку, закричала я.
– Сядь и сиди! – приказал он.
– Ты не сделаешь этого! Не сделаешь! Не дашь мне сгореть от стыда…
– От страха, – поправил Богдан. – Вот и докажешь, правда это или нет.
Он был явно доволен собой. Ему редко удавалось меня подколоть, в основном таким промышлял Миша. Я оценила.
– Друзья, – Никита обратился ко всем, – я рассказывал вам о писателях потерянного поколения? Наверняка! Но для большей значимости повторю. – Он проговаривал каждое слово достаточно торжественно и вполне мог сойти за актёра дешёвого театра. – Так вот, иногда они собирались, чтобы почитать друг другу.
– Или напиться, – встрял в его монолог Миша, смеясь.
– И напиться. Тут не поспоришь. И послушать пластинку одну другую, под которую они и зачитывали отрывки своих романов. Брали первый попавшийся кусок и смешивали его с джазом. Прямо как виски со льдом. Они дополняли друг друга. Не было ни схем, ни правил. Не было ничего, кроме свободы слова и свободы духа. Они импровизировали, брали слова из головы, из новых и прошлых романов и взбалтывали. Трясли и мешали. И разгоралось безумие! И все улыбались. Всем было так весело! – рассмеялся Никита и посмотрел в мои глаза, дождался подходящей ноты и вылил на меня этот коктейль из позора и неуверенности в своём тексте.
– О боже! – Вспыхнули щёки, вероятно, я покраснела, мне хотелось сквозь землю провалиться. Я натянула горлышко водолазки на лицо.
– Эй, это не так уж и плохо! – Богдан толкнул меня плечом и нежно приобнял.
Никита стоял на стуле, как экспонат в галерее современного искусства. На нём были мятые хлопковые штаны и серая футболка, которую он вскоре снял, решив, что стало слишком жарко. Окружающая его атмосфера как