Разворошивши, улыбнись! Сборник короткой прозы. Виктория Вольская
чужому и равнодушным к, так сказать, своему собственному, – вот она замечала, что такая-то сутула и что волосы её коллеги-прохвостки, работающей в соседнем театре, уже не блестят и не отливают золотом, а то, что дочь иногда вечерами в подушку плакала, пропускала мимо. И тут как ножом по сердцу полоснуло! Милая, милая… мать называет её с детства только так и по имени, но никогда – ласково Розочка или доченька; «милая» она говорит и спаниелю того самого Степана Романовича, и сестре отца, тётушке Альберте Ильиничне, которую терпеть не может, настолько та «достала её своей манерностью», и каждой встречной-поперечной, осыпающей с головы до ног букетами, поклоннице (поклонникам мужского пола порционно она выдавала «спасибо Вам, милый мой»). Лидия Михайловна была лично знакома и с композитором Фонарским: «О, Роза, ты бы видела этого джентльмена! Он настоящий дэнди, ты таких знаешь лишь по обложкам Эсквайра. Помнишь ту самую, что с Волшем? Так вот поразительное сходство, говорю тебе. В общем вернулся Лев Матвеевич только что из Ирландии, привез килт и пригласил, едва зашла в залу, танцевать хорнпайп, да ещё и сыграл для меня на вистле. Только отцу не говори, договорились, милая?»; и с художниками Лавровскими, Мишей и Пашей, – теми самыми, что прославились своими бутылочными инсталляциями; и с директорами, концертными ведущими, дирижерами, депутатами, майорами, дворниками, шеф-поварами по всему почти что миру.
– Это одна из привилегий моей работы – у меня друзья по всему земному шару. – Сказала мама недавно, сидя за туалетным столиком, мастерски разукрашивая губы помадой. – И ты, Роза, если добьешься Джульетты, будешь сиять.
– Мне до этой роли как до небес, мама, да и к тому же я сомневаюсь, что мне вообще хочется играть в театре.
– Конечно, хочешь! Что за вздор? И вообще, милая, ты не пользуешься и половиной тех возможностей, что перед тобой маячат. Давай замолвлю за тобой словечко перед Тверским? Ведь ты моя дочь, дочь Лидии Михайловны Смирновой! Да, непременно, мне надо что-то с твоей стагнацией делать, нужно уже с университетской скамьи везде свой нос совать, везде показываться.
– У меня пока есть время, я еще учусь. Ты не говори с Тверским обо мне, это будет нечестно по отношению ко всем ребятам.
Роза сидела на кушетке, читая учебник французского; она тогда подняла глаза на мать и начала рассматривать восковую фигуру из музея мадам Тюссо в отражении – эти щеки, обильно намазанные румянами, эти алые губы, эти синие веки.
– Милая, я все же поговорю с Тверским, не обижайся. Ты не уверена в себе, это нормально для твоего возраста, но все пройдет, как только на твои плечи ляжет грандиозная роль. – Лидия Михайловна говорила и говорила, напомаживая двигающиеся вверх-вниз губы. – А что насчет живописи? Ты говорила, что Лазурный берег тебя впечатлил, и что ты захочешь его перенести на холст, чтобы осенью любоваться. Уже написала?
– Ты запомнила? –