Журнал «Рассказы». Шепот в ночи. Евгения Кинер
будто пытаются сохранить достоинство. Таким был сам Даня. Он как будто этим притормаживанием честь себе сохранить пытался, за что сам себя и корил. Мелочно это было как-то.
Четвертые заскакивают на зебру в последнюю секунду и идут неспешно уже на красный. Назло сигналящим водителям. Такой была мама Дани – Александра Львовна.
Был, конечно, и пятый тип. Самый редкий. Дед вообще не смотрел на светофоры. Он начинал переходить дорогу тогда, когда считал нужным. Словно ему всегда горел зеленый. Последние пять лет он только так и делал – после случившегося тогда он вообще перестал бояться чего-либо.
Таксист пропустил одинокого пешехода и вырулил к дедушкиной хрущевке. Остановился у нужного подъезда и прервал размышления.
Даня пытался воспроизвести номер квартиры деда, но тут же вспомнил, что за домофон тот платить отказался. Воспользовался старым методом. Просто дернул дверь на себя, отводя плечо, как будто гранату бросал. Сработало. Поднялся на четвертый этаж. В подъезде пахло кошками, жареной картошкой и гнилым луком. От картошечки слюнки текли, от остального – ком к горлу подступал.
Открыв незапертую дверь квартиры, Даня, как всегда, на секунду замер. Он любил оказываться у дедушки в гостях в том числе и ради вот этой первой секунды. Секунды, когда родной, ни с чем не сравнимый запах старой родительской квартиры вываливает на тебя ушат теплых воспоминаний.
Здесь пахло разбухшим от влаги и времени паркетом, пылью от настенного ковра из зала, черным чаем, который будто облепил ароматом все обои, табаком, редким, советским – от дедовых сигарет любимых «Астра»… Да чем тут только не пахло. Сотнями и тысячами созвучий вкусов и запахов. Уникальных созвучий, по которым любой человек без труда говорит – теперь я дома.
– Кто там? – громыхнул с кухни голос деда.
– Я, де! – Даня называл его «де» с двух лет и, даже когда вырос, решил не изменять традициями. Дед бухтел, но, кажется, ему это нравилось.
– Ну и что, там стоять будешь? Помогать иди.
Даня прошел в малюсенькую хрущевскую кухню. Здесь ничего не изменилось, конечно. Те же обои в цветочек – заляпанные чаем и течением времени; тот же гудящий древний холодильник «Зенит» – громоздкий, низенький, но надежный, швейцарцы обзавидовались бы; те же полки с небогатым выбором посуды. Настоящий музей Даниного детства.
Дед сидел в углу, между кухонным столом и окном. Он нареза́л огурец. Древний нож так сточился, что напоминал серп. В уголке рта у Льва Егоровича дымилась сигарета.
Дед заметно постарел за последние пять лет. Седина – понятно, она давно, тут дело было в деталях. Руки слегка дрожали. Раньше такого не было. Кожа дряблой совсем стала, словно потеряла эластичность и пыталась сползти со старого лица. Главное – глаза как будто поволокой подернулись. Или как там говорят? В этих глазах Даня видел, как усталый бог завалился набок на перине из голубых облаков и ожидал неминуемого.
– Что вылупился? Вон помидоры еще.
– Подарок вот. – Даня поднял перед собой подарочный пакет. – Посмотришь?
– Потом, – мотнул головой дед. – Некогда.
– Кого-то