Журнал «Рассказы». Шепот в ночи. Евгения Кинер
рожу свою корчить.
На свадьбу Лев Егорович идти отказался. Понимал, что это скверно, но гордость уязвленная не позволила. Александра же восприняла это как отречение. Больше никогда отцу не звонила. Про встречи и разговора не было. Даже на похоронах Евы она на него не взглянула. Даже когда они вдвоем провожали в последний путь самого близкого человека. Оскорбление исполосовало сердце дочери глубокими, незаживающими, пульсирующими ранами.
Когда Смерть гостила у Льва Егоровича пять лет назад, он спросил у нее напрямую, рассказав все:
– Простит?
Смерть была пьяна. Она икала, и костлявая трясущаяся рука едва удерживала рюмку.
– Отец не пришел на свадьбу дочери… ик. – Она осушила рюмку и подлила себе еще. – Под венец отец ведет. Танец еще. Танцевать-то умеешь?
– Никакого умения у меня нет, – процитировал Лев Егорович. – А обыкновенное желание жить по-человечески…
– Простит когда-нибудь. В крайнем случае, когда… ик… помрешь. – Смерть встала со стула, покачнувшись. – А давай станцуем.
Они кружились по узенькой кухне под мелодию из скрипучего советского радио.
Даня давно понял, что люди по-разному смотрят на конфликты. Дед легко заводится, но быстро отходит. Отец конфликты решает чужими руками, сам их избегает. Колька соседский сам конфликты создает – забавы ради, от врожденного ехидства и бесноватости. Ева всегда пыталась сглаживать любую ссору, она не боялась извиняться и признавать себя неправой. Сам Даня во время спора глупо улыбался, что только раззадоривало оппонентов. Он боялся конфликтов, несся от них, даже во время ссоры, в которой он не участвовал, – глаза рукой закрывал, как будто опасаясь, что и его захлестнет, на него переметнется, точно вирус. Мама же питалась конфликтами. Она с легкостью вступала в любую перебранку, ничего не страшась и как будто набираясь от них сил. Энергетический вампир. Стройный и хрупкий, но от того не менее кровожадный.
Когда Даня шел к деду, он хотел просто хорошо провести вечер и узнать, с чего старик решил вдруг отмечать День Победы. Теперь он мечтал об одном – укрыться. Спрятаться, как в детстве, под одеяло с фонарем и книгой. И ничего-ничего не слышать. Закрыть лицо руками, чтобы чувствовать себя в безопасности.
От пальцев деда пахло табаком и старостью.
Даня убрал широкую ладонь с плеча и выпил еще рюмку. Всмотрелся в грустные глаза Льва Егоровича.
– Может, объяснишь?
– Чего? – Дед начал нарезать хлеб.
– Вы же не общаетесь с мамой!
– Я стар, Даниил. Времени ждать совсем не осталось.
– Но меня-то ты зачем приплел? Мирились бы без меня. Ты же знаешь – мы с ней как кошка с собакой!
– Я не общаюсь с дочерью. Моя дочь не общается со своим сыном. Это не дело.
– Одним махом всех примирить? Это она тебя надоумила? – Даня кивнул в сторону комнаты-кладовки-приюта.
– Ты Мару не трожь. Так совпало.
Помолчали. За окном сигналили автомобили. Сквозняк отворил приоткрытую форточку, и прохладный воздух вихрем пронесся по полу.
– Де,