В конце строки. Паула Гальего
и все вдруг переменилось, я увидела ситуацию с другой стороны – четче и ближе.
Со мной уже случалось что-то подобное, когда в восемь лет я повисла на стене и осознала, что когда-нибудь умру. Веревок не будет. Моего отца, готового поймать меня, не будет.
В тот день, после ужасного экзамена, после того, как утром я несколько раз споткнулась, как все тело болело от ударов, полученных во время скалолазания, после того, как я нашла десятки проявлений этого отвратительного страха, реальность дала небольшую трещину. И я оступилась и повисла, как в детстве.
Это было ужасно. Я зависла, не могла спуститься, не знала, что делать. А затем вот так вот просто залезла наверх.
Залезла по фасаду университета.
София смотрела на меня, все смотрели на меня. Я опустила взгляд на ноги.
– Я уже несколько месяцев как-то странно себя чувствую. Последний семестр предыдущего курса был настоящим цирком. Я не могла учиться, не получалось собраться и сконцентрироваться. С тех пор у меня проблемы со сном, я все время чувствую усталость… – Я не стала упоминать все остальное: «социальная изоляция, апатия», потому что София об этом знала, как никто другой; она тоже знала, что я этим пыталась сказать. – В последнее время я начала падать, постоянно запинаюсь. Еще я приняла несколько скоропалительных, импульсивных решений. Все это… – Я набрала в легкие воздуха. – Все это говорит об одном. Это могут быть симптомы Хантингтона, – объяснила я всем остальным.
Ветви деревьев, практически укрывшие нас, покачивались на ветру. Птица, не боявшаяся нас, села на обветшалые перила балкона.
Я посмотрела на Софию, ожидая увидеть в ее глазах панику. Первый шаг. Я напоминала себе, что дальше будет еще много шагов: рассказать об этом маме, папе… возможно, придется объяснить это моему брату; кому-то придется это сделать, если он будет расти и в то же время видеть, как я умираю.
Но в глазах Софии я не нашла страха, которого искала. Я обнаружила глубокое сочувствие, заботу, которая, я знала, всегда была там, и… облегчение. В этих миндалевидных глазах, обрамленных размытым макияжем, читалось облегчение.
– Элена… Элена… – прошептала она. София сбросила плед и села на колени, чтобы приблизиться ко мне. – Элена…
Вдруг она расхохоталась, и я подумала про себя, была ли она все еще пьяна.
София взяла мое лицо в свои теплые руки.
– Тебе девятнадцать, и каждый день, просыпаясь, ты надеешься лечь спать, не обнаружив у себя никаких симптомов. Ты почти год провела в напряжении, потому что любой из симптомов, появившихся до этой красной черты, то есть до двадцати лет, принесет с собой опустошение. – Она покачала головой. Ее большие пальцы гладили мои щеки. – Ты не можешь сконцентрироваться? А кто в твоей ситуации смог бы? Я бы точно нет. Думаю, никто бы не смог. Ты с треском провалила экзамены, потому что волновалась о гораздо более важных вещах. Ты не спишь, потому что переживаешь, а после чувствуешь себя вымотанной, потому что тебе не хватает сна. Ты спотыкаешься? Элена, мы