В конце строки. Паула Гальего
что-то прочесть?
– Нет, – ответила она, – ничего не видно.
Она достала мобильный и включила фонарик, но на тех письмах было невозможно что-либо разобрать; не с того места, где мы стояли, не с такой видимостью.
Элена встала, и мне вновь показалось, что момент был упущен, а с ним и это ощущение, такое странное, такое живое, его удары слышались где-то между ребер.
Однако этого не произошло.
Я видел, как она подняла лицо к вывеске «Офелии», к буквам, которые не отражали того, что было там внутри, и к бабочке, застывшей во времени.
– Ты должен сохранить название, – сказала она. – «Офелия»…
Из ее уст оно звучало еще красивее. Звучало как что-то достижимое, возможное. Мне нравилось.
– Так и сделаю. И бабочку тоже оставлю.
– Бабочка важна, – согласилась она.
Мы продолжили говорить про «Офелию», про огромные стеклянные двери, которые будут по ту сторону, про полки до самого потолка, про издания для коллекционеров… Мы говорили, пока не стало поздно, пока на улицах Мадрида не стемнело, пока не поняли, что нам обоим пора возвращаться домой. У нас были квартиры, куда можно было вернуться, хотя, как по мне, мы могли бы бродить всю ночь напролет.
Когда мы встали друг напротив друга у подъезда Элены, я замолчал. Я дал ей возможность заговорить первой, потому что слишком хорошо себя знал; знал, что начну говорить глупости.
– Нико, я прекрасно провела время, – сказала она спустя нескольких долгих минут.
– И я.
Я замешкался, слишком медленно решал; поэтому она решила за меня.
Протянула мне руку.
По инерции я ее взял, и мы вновь пожали друг другу руки, словно два важных человека, заключавших самый главный контракт в жизни.
Мы засмеялись.
Я предположил, что рукопожатие стало нашей фишкой, чем-то, что нас связывало, как то, что связывало Элену с лазаньем, меня – с книгами, а дыру в полу – с моей квартирой.
Я не успел пройти и двух кварталов, как почувствовал, что в кармане завибрировал мобильный.
«Ты кое-что забыл».
Я быстро ответил: «А, да?»
Она тоже быстро ответила: «Ты забыл спросить, хочу ли я встретиться вновь».
Когда я чуть не врезался в фонарный столб, мне пришлось поднять голову.
«Хочешь?»
Ответ не заставил себя ждать.
«Больше всего на свете».
16
Шестое письмо
Дорогой друг, напарник!
С каждым разом мне все сложнее так к тебе обращаться. Но ведь ими мы и были, не правда ли? Двое друзей, двое напарников с одним путешествием на двоих.
Некоторые путешествия мимолетные, скоротечные. Они начинаются с силой летнего солнца и сходят на нет с дуновением осеннего ветра. Порой кто-то из двоих уходит; иногда кто-то прыгает с лодки, а другой продолжает грести, грести, плывет по кругу, пока не замечает, что остался один. Некоторые путешествия долгие и длятся целую вечность, полную счастья. Некоторые точно такие же, но их путь скалист, жесток, полон взлетов и падений.
Существует