Книга Готель. Мэри МакМайн
меня остались только смутные воспоминания о пожилой женщине, о ее худой величественной фигуре, о фартуке, пышной груди и копне темных волос. Это было так давно, что я даже не могла представить ее лица. Помнила лишь ее доброту и дом, полный выпечки и яблок. Я сморгнула воспоминания и попыталась собраться.
– Почему же тогда отец обвиняет меня?
Мать вздохнула, взглянув на меня печально блеснувшими глазами, и похлопала по кровати рядом с собой.
– Это долгая история. Садись.
Я забралась на топчан, скрестив ноги, как бесконечно много раз делала в детстве. Матушка потянулась к моей руке и сжала ее, глядя прямо на меня, словно ее следующие слова были очень важны. В глазах у нее вновь мелькнула печаль.
– Твой отец… – начала она, но замолчала, словно взвешивая свои слова. – Твой отец давно на меня сердит. Что ты слыхала о ворожее, которая живет в башне в лесу?
Я в замешательстве посмотрела на мать.
– А при чем здесь она?
– Погоди минутку. Расскажи, что сама о ней знаешь.
Я припомнила все, что мне было известно.
– Одни думают, что она старая, горбатая и безобразная; другие – что она людоедка. Говорят, что дом у нее в башне неподалеку от замка князя Альбрехта, в самой темной части леса. И что ни один мужчина не может заглянуть за каменную стену вокруг башни, потому что всякому, кто туда зайдет, глаза застилает туманом. Еще говорят, что она знает старые обряды и умеет варить зелья, которые и вызывают, и прерывают рост живота. Да много всего болтают, матушка. Обо всякой одиноко живущей женщине ходят разнотолки. Считается, она выкрала княжну Урсильду, и ее отцу пришлось надевать волчью шкуру, чтобы спасти ее. – Я подняла глаза на мать. – Но ты сказала, что это – ложь.
Та плотно сжала губы, и на ее лицо легло то же напряженное выражение, которое всегда появлялось, когда я спрашивала об этой истории; однако сейчас мне стало ясно, что она собирается отодвинуть в сторону все, что вынуждало ее молчать. Когда она заговорила, ее голос ничем не напоминал тот, которым она обычно вела рассказ. В нем не было слышно лукавства, украшавшего ее сказки, мать говорила чисто и по существу.
– Ворожея знает старые обряды, это воистину правдиво. И Альбрехт действительно надевал волчью шкуру, которую теперь хранит его сын Ульрих, хотя он и ведет себя при дворе как христианин. Но никакого «спасения» не было. Мать Урсильды отправляла ее в башню, чтобы та сама научилась старым обычаям.
Мой взгляд заметался по лицу матушки.
– Откуда ты все это знаешь?
– Мне рассказала сама ворожея.
– Когда? Зачем ты к ней ходила?
Она глубоко вздохнула, не желая отвечать на мой взор. Мне показалось, что мать пытается решить, о чем можно поведать. Когда она снова наконец заговорила, в ее голосе сквозила тревога:
– Не говори отцу, что я такое тебе рассказала… но я чуть не скончалась, рожая третьего из твоих умерших братьев. После этого твой отец стал мне отказывать. Я пошла к ворожее, чтобы узнать, чем погрузить мужчину в сон, и чтобы убедиться, что от содеянного мною после этого точно родится живое дитя.
Ее признание привело меня в ужас.
– Так