Приключения Оливера Твиста. Чарльз Диккенс
кофе.
Хотя Оливер и проснулся уже, тем не менее он оставался еще в том состоянии между сном и бодрствованием, когда в течение целых пяти минут лежишь с полуоткрытыми глазами и лишь наполовину сознаешь, что происходит вокруг, но стоит только закрыть глаза, и моментально погружаешься в полное бессознание.
В таком состоянии и находился Оливер. Он видел еврея сквозь полуоткрытые глаза, слышал его тихий свист, ясно узнавал звук ложки, царапавшей стенки кастрюли, и в то же время все его чувства заняты были не им, а теми людьми, которых он когда-либо знал.
Когда кофе был готов, еврей отставил его на край плиты и несколько минут стоял в нерешительности, как бы не зная, на что ему употребить свое время. Обернувшись в сторону Оливера, он взглянул на него и назвал по имени. Мальчик не ответил и, по-видимому, крепко спал.
Успокоившись на этот счет, еврей подошел к двери и запер ее на ключ. Затем, как показалось Оливеру, он отодвинул какую-то дощечку и вынул из отверстия небольшой ящик, который осторожно поставил на стол. Глаза его сверкнули, когда он открыл крышку и заглянул туда. Он подвинул старый стул и сел на него, а затем вынул из ящика великолепные золотые часы, сверкавшие драгоценными камнями.
– Ага! – сказал еврей, поднимая кверху плечи, причем все его лицо осветилось отвратительной улыбкой. – Ловкие собаки! Ловкие! Стойкие до конца! Ничего не сказали старому пастору, где они были. Не донесли на старого Феджина. Да и какая польза, если бы донесли! Узел на веревке от этого все равно не развязался бы! Нет, нет, нет! Лихие ребята! Лихие!..
Продолжая таким образом рассуждать вслух, еврей спрятал часы, и из того же ящичка вынул сначала полдюжины других часов, рассматривая их с точно таким же удовольствием, как и первые, а затем кольца, брошки, браслеты и множество другого материала, отличавшегося замечательной отделкой. Оливер не имел об этих вещах ни малейшего понятия и не знал их названия.
Уложив все эти вещи обратно, еврей взял еще какой-то небольшой предмет и устроил его на ладони. Надо полагать, что на нем была надпись очень мелкими буквами, потому что еврей положил его на стол и, оттенив одной рукой, долго и внимательно рассматривал. Отчаявшись, по-видимому, в успехе, он спрятал его, отклонился на спинку стула и снова забормотал про себя:
– Ах, какая это знатная штука, смертная казнь! Мертвые никогда не каются… Мертвые никогда не выдают опасных тайн. Ах, какая это тонкая штука для нашего ремесла! Пятерых вздернули рядышком… Ни один не смалодушничал! Ни один!
Тут взор ясных черных глаз еврея, устремленный все время в пространство, остановился вдруг на лице Оливера. Глаза мальчика с необыкновенным любопытством смотрели на него, пусть не более одного мгновения, но этого было достаточно для старого джентльмена, чтобы понять, что за ним наблюдают. Он захлопнул крышку ящика, схватил хлебный нож, лежавший на столе, и с бешенством вскочил со стула. Еврей трепетал всем телом, и Оливер, несмотря на страшный испуг, ясно видел, как дрожал нож в его руке.
– Это