Летние истории. Миэко Каваками
е (если они есть вообще), тем беднее семья.
Как-то знакомая попыталась мне возразить. «Ну а, например, – предположила она, – если окно в доме одно, но огромное, с видом на сад? Знаешь, такое широкое и нарядное? Какая же это бедная семья?»
На мой взгляд, так может говорить только тот, кто даже не представляет себе, что такое бедность. Вид на сад? Широкое нарядное окно? Да откуда там быть саду? И как это – нарядное окно?
В мире бедности даже понятий «широкое окно» или «вид из окна» не существует. В нем окно – это мутное стекло, заставленное покоробившимися фанерными полками. Неизвестно даже, открывается ли оно. Это грязный прямоугольник рядом с засаленной вытяжкой, которую, скорее всего, тоже никогда не включали.
Вы понимаете, что такое бедность, и вправе рассуждать о ней, только если сами через нее прошли. Если вы бедны. Или были бедны. Я подхожу под обе категории. Я родилась и выросла в бедности. И продолжаю в ней жить.
Что навело меня на такие мысли? Наверное, девочка напротив. Несмотря на то что у школьников наступили летние каникулы, линия Яманотэ выглядела странно свободной. Все пассажиры сидели уткнувшись кто в телефон, кто – в книжку.
Девочке можно было дать лет восемь, а можно и все десять. Слева от нее сидел парень со спортивной сумкой у ног, а справа – две девушки с большими черными бантами в волосах. Девочка, по-видимому, ехала одна.
Она была совсем худенькая. На загорелой коже бросались в глаза белые пятна витилиго. Серые шорты, бирюзовый топ на бретельках, ноги такие же тощие, как руки. Стиснутые губы, напряженные плечи – точь-в-точь я в детстве. Тогда-то у меня в голове и всплыло слово «бедность».
Я не сводила глаз с ее растянутого топа и кроссовок, когда-то, видимо, белых. Что, если сейчас она откроет рот и я увижу там гнилые зубы? Я заметила, что с собой у нее ничего нет. Ни рюкзака, ни сумочки, ни клатча. Билет и деньги у нее, наверное, в карманах. Не знаю, может, у девочек этого возраста теперь модно ездить в поезде налегке, но меня это немного встревожило.
Захотелось встать, подойти к ней и заговорить – неважно о чем. Обменяться парой слов, будто поставить для себя маленькую, никому больше не понятную пометку на полях ежедневника. Но о чем мне с ней говорить? Ну… например, о ее черных волосах – даже со стороны видно, какие они жесткие. О них мне определенно есть что сказать. Они даже от ветра не разлетаются, я знаю. Витилиго пройдет, когда подрастешь, так что не обращай внимания. Или все-таки заговорить об окнах? У нас дома окон не было – по крайней мере, таких, из которых хоть что-то было видно. А у тебя есть?
Я глянула на часы. Ровно двенадцать. Поезд рассекал неподвижный знойный воздух. «Следующая станция – Канда», – сообщил приглушенный голос из динамиков. На станции двери вагона со вздохом открылись и внутрь ввалился пьяный старик. Еще только полдень, а он уже едва держится на ногах. Пассажиры тут же расступились. Старик издал протяжный стон. Борода с проседью, растрепанная, как металлическая мочалка, закрывала пуговицы заношенной рабочей куртки. В одной руке он сжимал замызганный пластиковый пакет, а другой попытался ухватиться за поручень, но пошатнулся, потеряв равновесие. Двери закрылись, электричка двинулась дальше. И только тогда я заметила, что девочки передо мной уже нет.
Едва выйдя из электрички на Токийском вокзале и миновав турникеты, я замерла при виде толпы. Откуда взялись эти люди? Куда направляются? Казалось, все они участвуют в каком-то странном спортивном соревновании, и только я одна не знаю его правил. Мне стало не по себе. Стиснув ручки сумки, я медленно выдохнула.
Первый раз я попала на Токийский вокзал десять лет тому назад. Мне тогда едва исполнилось двадцать. Стояла такая же духота, когда не успеваешь вытирать пот.
На мне был рюкзак, купленный в секонд-хенде еще в школьные годы после долгих терзаний с выбором. Большой, чертовски прочный, он и сейчас служит мне верой и правдой. В рюкзаке лежало с десяток книг, с которыми не хотелось расставаться ни на минуту, хотя куда проще было бы отправить их на новую квартиру вместе с остальными вещами. Но эти книги служили своего рода талисманом, оберегавшим меня от страха перед новой жизнью. И вот на дворе 2008-й год. Мне уже тридцать. Живу ли я той жизнью, которая представлялась мне тогда, десять лет назад? Вряд ли. То, что я пишу, все так же никто не читает (в мой пыльный блог на задворках интернета за день заходит от силы пара человек). До печати и до издания так ни разу и не дошло. У меня не то что читателей, даже друзей не появилось. Я живу все в том же доме с обшарпанными стенами, в окна которого нещадно бьет послеполуденное солнце, все так же работаю дни напролет за какие-то сто с небольшим тысяч в месяц, все так же пишу и пишу, непонятно для кого и зачем. Моя жизнь напоминает полку в старом книжном магазине, на которой все еще пылятся тома, давным-давно закупленные прежним хозяином, и единственное изменение – то, что мое тело стало старше на десять лет.
Я снова глянула на часы: четверть первого. До места встречи я добралась на пятнадцать минут раньше, чем нужно, и, прислонившись к толстой прохладной колонне, стала наблюдать за людьми. Вот сквозь