Летние истории. Миэко Каваками
толком ничего не было. Вытирая рукой тянущуюся изо рта кисловатую слюну, ощущая, как мама гладит меня по спине, я думала об одном – о своем ранце. Учебники на вторник. Тетрадки. Наклейки. На самом дне – альбом, а в нем рисунок замка, который я наконец закончила накануне вечером. В боковом кармане – губная гармоника. Снаружи пристегнут мешочек с обеденными принадлежностями. А еще там, в ранце, совсем новый пенал с моими любимыми карандашами, фломастерами, ароматическими шариками, ластиком. И блестящие колпачки для карандашей… Я обожала свой ранец и, когда ложилась спать, всегда клала его рядом. Когда шла с ним по улице, на всякий случай крепко сжимала руками лямки. Он был для меня всем. Все равно как собственная комната, которая всегда при мне.
А теперь он остался в квартире. И не только он – моя любимая белая толстовка, куклы, книжки, миска – все это осталось там, а мы неслись в такси сквозь ночную тьму. Я думала о том, что мы уже вряд ли когда-нибудь вернемся. Что я больше никогда не увижу свой ранец. Никогда не буду делать домашние задания, положив пенал точно на край столика котацу. Никогда не буду точить за этим столиком карандаши, никогда не буду читать книжку, прислонившись к шероховатой стене. От этих мыслей мне было не по себе, словно часть мозга уснула. Пошевельнуть рукой или ногой не было сил. Может, я – это не я? А настоящая я скоро проснется под своим одеялом и пойдет в школу, у нее впереди – самый обычный день. Вчерашняя я, укладываясь спать, не могла даже подумать, что два часа спустя мы с мамой и Макико, бросив все, будем мчаться в такси по темной Осаке, понимая, что никогда не вернемся обратно.
Прижавшись к окну и глядя в ночную мглу, я думала: а что, если та, вчерашняя я, все так же сплю… то есть спит у себя дома и ничего не подозревает? Что она будет делать утром, когда проснется и поймет, что меня там уже нет? Мне вдруг стало страшно, и я покрепче прижалась к плечу Макико. Наконец меня стало клонить в сон. Из-под опускающихся век я различала только зеленые светящиеся, беззвучно сменяющиеся цифры. Чем дальше мы уносились от дома, тем больше становилось число на счетчике…
Мы сбежали и поселились у бабушки Коми, но длилось это недолго. Мама умерла, когда мне было тринадцать. Бабушка – два года спустя.
Мы с Макико остались вдвоем и работали как сумасшедшие, чтобы не оказаться на улице. Спасло нас то, что за домашним алтарем мы нашли бабушкину заначку – восемьдесят тысяч иен. С того момента, как я начала учиться в средней школе, а у мамы нашли рак груди, и до того, как перешла в старшую, а бабушка умерла от рака легких, я почти ничего не помню. Я была слишком занята работой.
Если что и осталось в моей памяти, так это завод. Я подрабатывала там на всех каникулах: весенних, летних и зимних. Чтобы меня туда взяли, пришлось приписать себе несколько лет. С потолка там свисали паяльники, откуда-то доносились хлопки, будто взрываются фейерверки, на полу высились горы картонных коробок. И еще, конечно, я помню маленький бар, которым заведовала мамина подруга. Я бывала там с самого детства, чуть ли не с шести