Смерть Отморозка. Книга Вторая. Кирилл Шелестов
среди них, пожалуй, еще можно было отыскать, но ни тургеневских девушек, ни Татьяны Лариной не наблюдалось даже близко.
Иные, побойчее, привозили с собой на свидание подруг, предлагая заняться любовью втроем. Норов быстро вошел во вкус группового секса, и обычный – вдвоем – вскоре стал казаться ему пресным.
Отец Николай, которому Норов каялся на исповедях, неустанно порицал его за разврат. Он ругал Норова «прелюбодеем», читал душеспасительные нотации, пугал тем, что на том свете бесы таких, как он, подвешивают за «грешный уд», накладывал епитимьи и даже несколько раз не допускал до причастия. Чрезмерной суровости он, впрочем, избегал, – и по дружбе, и потому что уже приступил к строительству Собора Святых Новомучеников, а Норов был там главным спонсором.
Епитимьи Норов переносил стойко, лишение причастия было для него суровым наказанием, но от распутства он не отступал. Оказаться подвешенным на том свете за «грешный уд» он не боялся; он вообще был убежден, что, вопреки сентенциям отца Николая, его образ жизни никому не причиняет зла. Разве не радовались девушки встречам с ним? Разве не обрывали они телефоны его охране? Звонили даже те, которых он не видел в глаза, слышавшие о нем от подруг и жаждавшие познакомиться.
Да вернись он на путь целомудрия и воздержания, как того требовал отец Николай, десятки саратовских девчонок остались бы безутешными и, что гораздо хуже, – без средств к существованию. Что ж тут хорошего?
– У него каждые полгода – обострения, – продолжал Гаврюшкин, будто бы объясняя Ляле семейную проблему, но косясь на Анну. – Задыхается, нос закладывает, глаза слезятся. А всякий раз курс колоть тоже нельзя, – иммунную систему ребенку посадишь. Жалко пацана, лекарство-то сильное. Вот и не знаем, что делать.
Анна, не поворачиваясь, продолжала возиться с посудой, но Норов видел, что она вот-вот расплачется.
– Ну и скотина! – не удержался Норов.
– Я скотина?! – вскинулся Гаврюшкин, будто только этого и ждал. – Потому что за сына переживаю? А ты – кто? Тебе ж на всех класть, и на людей, и на семью, и на работу! Только о себе думаешь! Своей семьи нет, так ты в чужую полез? Телок тебе, старому козлу, не хватает?! Тебя убить за такое мало! В тебе вообще есть что-нибудь человеческое?! Ты, поди, даже и не знаешь, сколько у тебя детей!
– Не знаю, – согласился Норов. – А ты знаешь?
– Лично у меня – один сын! И я для него все делаю!
– Неужели ты за десять лет больше никого не изнасиловал? – саркастически осведомился Норов. – Стерилизовался что ли?
– А я и тогда никого не насиловал!
– Нет, конечно. Это Маша тебя изнасиловала, ты же вон какой беззащитный. Ты, поди, и не воруешь, и взяток не берешь, столп общества!
Анна повернулась к Норову, кусая губы. Глаза ее были полны слез.
– Он не насильник, – проговорила она тихо, с трудом.
Норов взглянул на нее с сочувствием.
– Он хороший, порядочный парень, – кивнул он. – Извини, что затронул эту тему. Будем считать, что Маша сама себя избила и изнасиловала.
– Конечно,