Талисман. Книга посвящений. Коллектив авторов
заряд,
такое в беспамятстве вместе творили,
что каждый другого убить был бы рад
за то, о чём через секунду б забыли.
В духовной тщете – мы часть голытьбы —
рвались, чтоб испить из иного колодца,
губами прильнуть к измененью судьбы,
с которой, известно, напрасно бороться.
Всё мнилось, наладятся наши дела:
не золото нас защитит, а полуда
от окиси жизни, что ржой зацвела,
покуда в друзья набивался Иуда…
Защитнее олово то серебра,
скромна из советского быта посуда,
мы честно желали друг другу добра,
как дети в сочельник, в надежде на чудо.
Терпенью учусь у травы и вола,
на сердце не копится злая остуда,
не зря же до срока сирень расцвела
и голубь взлетел неизвестно откуда.
Награды
Александру Радашкевичу
И клумпы вешали мне на уши и лапти,
два ордена двух стран легли на грудь…
Пытались и залапать, и облапить,
от их объятий не передохнуть.
«…не дорожи любовию народной…».
Она подлей истории самой;
гнусна она и столь же благородна…
Ну и идёшь к ней, шлюшке, на постой.
Какой, пусть никакой, а – академик!
З. д. искусств России – не хухры! —
которой верен не за ради денег,
да и Литве не за понюх махры.
Не честь мне оказали, дав награды,
я оказал им честь, приняв их лесть!
Ты скажешь: «Отказаться было б надо…».
Но мир – театр. И роль моя в нём есть.
Не затравить. Не взять и тихой сапой.
Сам вышел из игры. Сам превозмог.
Латаю я простреленные латы…
Железный волк меня коснулся лапой.
И лёг. У ног.
Спящий мальчик
Глебушке
Упрямый мальчик длинноног, нескладен…
Измяв подушку жаркою щекой,
припоминает всё, что было за день
в горах, на берегу и под водой.
Скала краснела ржавчиной, и дали
казались ближе, млели облака,
плоды шиповника, зардевшись, ждали,
чтоб их коснулась детская рука.
Всплывало солнце, и сжималось сердце
от сизоватой блёклости степной…
Ты вырастал из призрачного детства,
вцепясь ступнёй в разлом коры земной.
От пуговицы русского солдата
осталась пыль. Татарского мурзы
истлели кости. Здесь плелись когда-то
волы, таща чумацкие возы.
Над Тихой бухтой был винтообразен
след самолёта. Наши имена —
на крыльях чайки, что спустилась наземь,
на мидиях, устлавших камень дна.
Ты стебельком вонзался в свод небесный.
И женщина сказала:
«Нас из тьмы
он вывел. Он помог забыть о бездне,
но что он в мире, если бы не мы?..»
Дрожало море слюдяною плёнкой,
и, замирая, видели втроём,
что даль уже не та за дымкой тонкой,
и