Кровавые сны. Станислав Блейк
повсюду процветает реформатская ересь, и Фрисландия не является исключением.
– Я вижу пулевое отверстие, – инквизитор попытался перевернуть разлагающуюся тушу, это с первого раза ему не удалось, и Альберто Рамос жестом приказал стражникам помочь. Двое из четверых вошедших в зловонную камеру передали факелы товарищам и наклонились над трупом. Это были закаленные и привычные ко всему тюремщики, но один, тем не менее, издал горлом непристойный звук, отскочил к углу камеры и скорчился в рвотном позыве. Вдвоем с оставшимся стражником Кунцу все-таки удалось удобно расположить тушу. Отец Бертрам подал ему инструменты, которыми тот быстро и ловко располосовал место, куда вошла пуля.
– Сердце оборотня, – похоже, один Кунц не испытывал омерзения, когда зловоние стало еще сильнее, – большое, раза в полтора больше человеческого, запоминаешь, брат Бертрам?
Священник что-то пробормотал, закрывая нос батистовым платочком.
– А вот и пуля, выпущенная из аркебузы, – перепачканные слизью пальцы в перчатке ухватили сплющенный свинцовый комочек, – наткнулась на лопатку, поэтому выходного отверстия нет, – Гакке поднялся на ноги и распрямился, оказавшись выше всех в камере. – Благодарю за помощь, дон Альберто. Вопреки легендам об их живучести, все мы теперь убедились, что оборотень убит одним-единственным выстрелом.
– Аркебузир, проявивший бдительность и проследивший за подозрительным рыбаком, уже награжден, – сказал комендант. – Какие будут распоряжения касательно похорон… этого?
– Никаких, дон Альберто, – сказал Кунц Гакке.
– Просто бросьте его в канал ночью, – добавил отец Бертрам, устремляясь к выходу. – Поскольку шкура на брюхе у него рассечена…
– Он не всплывет, – закончил Кунц, жестом приглашая коменданта выйти перед ним, и синьор де Кастроверде не заставил упрашивать себя дважды.
После зловонного подвала оба слуги Святого Официума и комендант с начальником тюремной стражи поднялись на бастион крепостной стены. Отсюда открывалась плоская зеленая равнина, сливающаяся в отдалении с морем. На лугах за низкими оградами паслись там и сям коровы, овцы и козы, были видны и поля, на которых возились маленькие фигурки крестьян. Свежий ветер нес запах моря, и четверо мужчин жадно вдыхали его, пока молчание не нарушил отец Бертрам:
– Благословенная Господом земля, – сказал он и прочел коротенькую «Ave».
– Воистину вы правы, святой отец, – кивнул Альберто Рамос, когда отзвучал завершающий «Amen».
– А не по этим ли самым полям описываемое в летописях наводнение дня святой Люсии наступало на эти земли? – спросил отец Бертрам.
– Местные жители до сих пор хранят предания об этом, – кивнул комендант Гронингена, – хотя триста лет миновало с того дня. Десятки тысяч жителей утонули, все деревни смыло отсюда и до германских земель. Et aquae praevaluerunt nimis super terram[6], как говорится в Святом Писании, если я правильно помню.
– Наверное, те, кто здесь жил
И усилилась вода на земле чрезвычайно (лат.) «Бытие», 7-19.