Параллельные миры лифтёра Сорокина. Сергей Бусахин
пояс, речка… хм… ну, речку оставим в покое – грязная чрезвычайно речка Яуза была тогда, да и сегодня – такая же, и запашок ещё тот, но на картине это не чувствуется, и с речкой этюд выглядит гораздо романтичней. Вдруг я даже вздрогнул от неожиданности, со стороны ивы раздались сердитые возгласы:
– Вот тебе! Вот тебе! И тебе – тоже! – гневно выкрикивала и что-то яростно вычёркивала у себя в альбоме незнакомка под ивой.
Я подумал, что она вышла из себя из-за неудачного рисунка. Мне это чувство хорошо знакомо – и сам грешен: и рву, и зачёркиваю, и чего только ни делаю, если ничего не получается. Вдруг, довольно смачно выругавшись, она отбросила альбом в сторону. Но когда он упал недалеко от меня, оказался не альбомом для рисования, а глянцевым журналом. Я поднял его и рассмеялся, увидев пририсованные синяки под глазами, разной формы носы, ослиные уши и другие гипертрофированные части тела нашим известным эстрадным деятелям. Видимо, заметив мою реакцию на её художества, девушка подошла ко мне.
– Можно посмотреть, как вы рисуете? Я как-то тоже пробовала, но у меня плохо получается.
– Мне-то как раз понравилось, как вы расправились с нашими эстрадными звёздами. Чем же они вам не угодили?
– Я и то лучше умею петь, – возмутилась она. – Моя бабушка когда-то в народном хоре пела и часто водила меня на свои концерты. Мама пела в опере. Папа, правда, не пел, но играл в оркестре на саксофоне. Всё моё детство прошло в окружении прекрасной музыки.
– И поэтому вы не любите нашу современную эстраду?
– А за что её любить? Орут, хрипят, пищат, мяукают, и это при том, что их голоса исправляет электроника, мало того, ещё и под фанеру имеют наглость петь, а если вживую пытаются, то слушать вообще невозможно. Опять же, двигаются ужасно – карикатура какая-то. Видно, что западным певцам подражают. Рожа русская, а он под американца косит…
За разговором я не заметил, как солнце переместилось, а вслед за ним изменились тени, а следовательно, поменялась и вся композиция вида. Я стал вытирать кисти и складывать этюдник.
– Вы что, уже уходите? – разочарованно протянула она.
– Я завтра сюда в это же время приду, чтобы этюд дописать. Видите, солнце изменило угол наклона и всё стало другим, если продолжить, то каша на холсте получится.
– Надо же, а я об этом никогда не думала. Считала, что можно на тени не обращать внимания и рисовать на одном месте сколько душе угодно: главное, чтобы было похоже.
– Кто-то из художников так и рисует, но мне хочется передать в живописи именно то состояние природы, которое я задумал, или тот эффект, что привлёк моё внимание.
– Как это интересно! Можно я завтра тоже сюда приду и посмотрю, как вы задуманный эффект нарисуете? Может, так увлекусь, что тоже художником стану.
– Воля ваша. Приходите, если не передумаете, но имейте в виду, учить я не умею, да и не хочу – времени много отнимает.
Я надеялся, что она не придёт, так как привык работать один, чтобы никто не мешал: