Хроники русского духа. Инна Демина
пища наша в большинстве своём помнится мне нормальной. Какой-либо другой пищи я не знала, и сравнить имеющуюся было не с чем. В магазине макароны не продавались. Мы научились делать свои макароны. Тёрли на тёрке сырую картошку, складывали её в большой чугун (нас пятеро, и нужно на весь день) вместе с мелко-мелко нарезанным салом и ставили с утра в печь. К обеду очень даже вкусные макароны готовы. Они, макароны, были вкусными только до тех пор, пока было сало. Далее ели с подсолнечным маслом.
1946–1947 годы – в Любавичах голод. Тут пищи вообще никакой. В нашей продовольственной корзине – два-три наименования. Ботвинья, которая мне не нравилась. В 5-литровый чугун нарезали свекольные листья, заливали водой + пол-литра молока (которого у нас тогда ещё не было), получалась голубая бурда. Таким же невкусным блюдом было что-то без имени: те же 5 л воды, в них плавают очистки от картошки, «забелённые» полулитром молока. Эта смесь была ещё хуже ботвиньи. Названные пищевые комбинации мы ели два долгих голодных года. «Хлеб» сами пекли из собранных мною по полям вокруг Любавичей высушенных и потёртых цветущих головок красного клевера с добавлением муки из тех 9 кг, которые продавали маме на весь месяц. Но такой хлеб возможен был только месяц, пока цвёл клевер. Из столь экзотического теста мама пекла 15 пирожков, каждому по три на весь день. Сколько же нужно было клевера, чтобы ежедневно выпекать по 15 плюшек? Многие тогда пекли «хлеб» из клевера. Половина любавичских детей ползала по лугам, собирая цветущие клеверные головки!
Всё равно моё детство виделось мне ярким, весёлым, лучезарным! Мышка, моя любовь, речка, бесконечное купанье, солнце лучится на берегу, сияет в реке, никогда не заходит! А пионерская жизнь – бесконечное бурление на радостной волне! Рядом братик и много сестёр! А что надрывали животы, копая грядки, окучивая картошку, голодали – воспринималось как само собой разумеющееся. В порядке вещей. И у всех на нашей улице было одинаково. Что было на других улицах, того я не знала. Только у всех учеников в моём классе – у всех была одна и та же бедность. Представить трудно, если бы мы жили в городе. Даже на секунду представить такое невозможно! Умерли бы все! Не было бы моих детей Наташи, Юры, Иры. Самое непереносимое – не было бы моих внуков!
Как уже упоминала выше, в мамин 1-й класс в 1943 году пришли 42 ученика. Отцы погибли, но дети их остались! Ежедневно маме нужно было проверять 80, а то и 120 тетрадей, если в один день были три требующих письма урока. Каждый день мама проверяла тетради и каждому ставила оценку. У нас был один рабочий стол и одна лампа со стеклом. Днём за столом мы, девочки, готовились к следующему дню. Вечерами стол был во власти мамы и Миши. В это время мы сидели на печи с лампой-гильзой – сплюснутой с одного конца и с зажатым в ней фитилём сильно коптившей горелкой.
Мне помнится случай, когда поздно вернувшаяся с педсовета мама нашла нас на печи с плотно занавешенным на печь лазом. Мы, дрожа от страха, вслух читали «Вия». Так что не только я одна боялась темноты!
Часто Миша занимался до 2–3 часов ночи, пересиживая