Спартак. Рафаэлло Джованьоли
ложь – та слава, которая идет о нем, и сказка – хваленое величие его души?
– У него великая душа и еще больший ум, но он пропитан всеми предрассудками своего воспитания, чисто римского. Я думаю, что он хотел бы воспользоваться нашими мечами для того, чтобы изменить существующий порядок управления, но не для того, чтобы исправить варварские законы, благодаря которым Рим тиранствует над всем миром. – И, помолчав немного, он добавил: – Сегодня вечером я буду в его доме с его друзьями для того, чтобы постараться прийти к соглашению относительно общего выступления, но я боюсь, что мы ни к чему не придем.
– А наша тайна ему известна?..
– Никакая опасность нам не грозит: если не удастся сговориться, они все же нас не предадут. Римляне так мало боятся нас – рабов, слуг, гладиаторов, что не считают нас способными создать серьезную угрозу их власти.
– Это верно: в их глазах мы вовсе не люди.
– Даже с рабами, которые восстали в Сицилии восемнадцать лет тому назад под начальством Эвна, сирийского раба, и вели такую ожесточенную борьбу с Римом, они считались больше, чем с нами.
– Верно, эти – уже почти что люди.
– В их глазах мы низшая раса.
В глазах Крикса сверкали искры дикого гнева.
– Ах, Спартак, Спартак, – прошептал он, – более, чем за жизнь, которую ты мне спас в цирке, я буду тебе благодарен за настойчивое, вопреки всем трудностям, проведение дела, которому ты себя посвятил. Постарайся объединить нас, руководи нами, чтобы мы могли пустить в ход наши мечи, добейся, чтобы нам удалось помериться силой в открытом бою с этими знатными разбойниками, и мы им покажем, люди ли мы, как они, или низшая раса.
– До конца жизни я буду вести свое дело и всеми силами души доведу его до славного конца или погибну в борьбе за него!
Спартак произнес эти слова твердым и убежденным тоном, пожимая правую руку Крикса, который, подняв ее и прижав к сердцу, сказал, сильно взволнованный:
– О Спартак, ты рожден для великих дел, из таких людей, как ты, выходят герои!
– Или мученики, – прошептал Спартак с выражением глубокой грусти, опустив голову на грудь.
В этот момент раздался пронзительный голос Эмилия Варина:
– Итак, Гай, Апулей, пойдем в храм Раздора[39] узнать результат совещания Сената.
– А разве сегодня Сенат собрался в храме Согласия? – спросил Тудертин.
– Да, – ответил Варин.
– В старом храме или новом?
– Ах, как ты глуп! Если бы Сенат собрался в храме, посвященном Фурием Камиллом истинному согласию, я бы сказал тебе: «Пойдем в храм Согласия». Но если я сказал: «Пойдем в храм Раздора», то разве ты не понимаешь, что я говорю о храме, кощунственно освященном Луцием Опимием на крови и угнетении народа после позорнейшего убийства Гракхов?
– Варин прав, – сказал на ходу Гай Тауривий, – не именем согласия, а раздора надо было назвать этот храм.
И три сплетника двинулись к наружной лестнице, ведущей в портик базилики, а за ними, в небольшом отдалении, последовали оба гладиатора.
Едва только Спартак
Эмилий Варин иронизирует над названием храма Согласия.