Избранное. Тройственный образ совершенства. Михаил Гершензон
создание есть и образ Божий, и прах. Дикарь только немногое в природе опознал как прах, как орудие, и оттого, верно осуществляя образ совершенства, осуществляет его робко и медленно, потому что образ совершенства познается в нераздельном, но осуществляется чрез раздельное, чрез орудийность. Напротив, культурный человек знает все создания, как прах и орудия, и потому на диво искусен в осуществлении, но почти вовсе не знает личного в мире. Образ совершенства в нем тускл и бледен; отсюда и общие заблуждения культуры, и призрачность, бесстрастие, вялость личного духа.
Недаром люди издревле видят в художниках существа высшего рода, как бы норму свою: спасение человечества в том, чтобы совмещать целостное и страстное знание со знанием раздельным, холодным, подобно тому как художник сочетает в своем труде вдохновение с целесообразностью средств. Во все времена среди людей возникали учители двух родов: одни учили общей мудрости жизненного дела, другие – частным приемам труда; и хотя изобретение паровой машины и прививки против бешенства бесконечно увеличили их материальную силу, а в писаниях нет никакой осязательной пользы, народы с большей любовью хранят память о Руссо и Толстом, нежели о Уатте и Пастере. В почестях, воздаваемых мудрецам и поэтам, есть трогательное противоречие. Понятна благодарность культуры Уатту, так могущественно двинувшему ее вперед; но Руссо и Толстой, Шекспир и Пушкин разве не противодействовали ей, принципиально восстановляя личность против культуры, как первые двое, или увлекая личность с орудийного торжища на горные вершины, как вторые? Или сам объективный разум коварно позволяет личности подкармливаться правдой и поэзией, потому что ему пока еще нужен личный почин, и в наше время поэзия, сгорая в душах, подобно углю гонит колеса культуры?
113. – Я есмь я и ничто другое в мире, потому что предмет, находящийся в одной точке пространства, не находится ни в какой другой точке его, и мгновение исключает вечность. Я не все, не везде, не всегда, но только вот этот, здесь и сейчас. Мое бытие исключает всякое иное бытие. Я – отдельный атом мироздания.
Но я пребываю не иначе как в суждениях и желаниях. Всякое мое суждение исключительно, как я сам. Говорю ли я: это стол, я тем самым утверждаю, что этот предмет – ничто другое; говорю: этот стол желт, и тем отрицаю в нем черноту, белизну и все остальные цвета, кроме желтого; мое «да» – крохотный островок в необозримом океане «нет». Точно так же мое «хочу» есть хотение этого и потому исключает все другие предметы желаний.
Итак, в каждый отдельный миг я всем моим бытием и каждым его проявлением осуждаю на смерть все существующее, кроме двух частиц его: меня самого и предмета моего суждения или желания. Я говорю миру: «Сгинь, пропади, для того чтобы я уцелел!» – но один я не могу уцелеть; я должен унести с собой и спасти еще хоть одно создание: предмет моего суждения или желания. Один я не могу уцелеть, как я никогда и не существовал один. В каждое мгновение жизни я нераздельно слит хоть