Гвианские робинзоны. Луи Буссенар
на раскрашенных картинках для детей, то есть выглядел нелепо.
– Ну, мерзавец! Чего молчишь?
Над поляной раздалось чудовищное мяуканье зверя, которое, вырвавшись из его разгоряченной глотки, превратилось в яростный рык.
– Ага, – воскликнул Бенуа, скорее удивленно, чем испуганно, – двое на одного. Так разберемся с ними по очереди!
Надзиратель был, в общем, не робкого десятка; а впрочем, какой мужчина, хорошо вооруженный, да еще и умеющий управляться с оружием, стал бы колебаться, оказавшись в подобных обстоятельствах?
Он хладнокровно прицелился в ягуара и выстрелил. Заряд крупной дроби задел щеку животного, раздробил плечо, срезал шерсть и испещрил шкуру кровавыми следами.
Рана была опасной, возможно даже смертельной, но этого было недостаточно, чтобы остановить зверя на месте.
И надзиратель тут же в этом убедился. Не успел еще стихнуть звук выстрела, как животное, несмотря на ужасную рану, бросилось на незадачливого охотника и свалило его одним ударом.
Бенуа почувствовал когти, вонзившиеся в его тело, ему показалось, что зубчатая шестерня рвет его тело на куски. Огромная разверстая пасть с чудовищными клыками была лишь в нескольких сантиметрах от его лица.
Он машинально попытался остановить ее своим ружьем. Мощные челюсти сомкнулись на шейке приклада, перекусив ее в одно мгновение у зарядной части.
Надзиратель понял, что пропал, и даже не стал звать на помощь… Какой смысл? Он закрыл глаза в ожидании последнего удара. Но тут Робен, чье благородное сердце не ведало ненависти, бросился вперед, опережая мысль действием.
Он не колеблясь схватил ягуара за хвост и дернул так сильно и, очевидно, болезненно, что тот, разъярясь еще сильнее, выпустил свою жертву и кинулся на наглеца, посмевшего бросить ему столь дерзкий вызов.
Но перед ним стоял грозный противник. Каторжник отбросил рогатину и занес мачете в правой руке. Клинок, направленный железной рукой, обрушился на шею зверя, мощную и мускулистую, как у бычка.
Два стремительных фонтана крови брызнули в пульсирующем порыве, пролившись в разные стороны кроваво-пенистым дождем.
Надзиратель лежал на земле, его бедро было распорото до кости. Сломанное пополам ружье было столь же бесполезно, как черенок от метлы.
Между ним и беглецом распростерлось содрогающееся в последней агонии тело животного.
Робен спокойно обтирал травой окровавленный клинок. Казалось, он сделал самое обычное дело и даже не отдавал себе отчета, что совершил невероятный подвиг.
Никто не проронил ни слова, тишину нарушал лишь визгливый лай Фаго, который яростно выражал свои чувства на порядочном расстоянии.
– Ну что, давай!.. Настал мой черед, – сказал наконец надсмотрщик. – Закончи работу зверя.
Робен стоял неподвижно как статуя, скрестив руки на груди, и не отвечал. Он, казалось, даже не слышал Бенуа.
– Да брось,