Октябрь. Память и создание большевистской революции. Фредерик Корни
события были провозглашены революцией лидерами большевиков на II Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов в Петрограде 25 октября 1917 года[42]. Они подчеркнули ее непрерывный, динамичный характер, идею о том, что в настоящий момент происходят судьбоносные события, ставшие кульминацией столетия революционного прогресса[43]. «Мы переживаем, – отметил на съезде будущий нарком просвещения Анатолий Луначарский, – великий поворот в нашей истории; поистине, наша революция развивается по типу великих революций». Лев Троцкий, который вскоре будет назначен первым наркомом иностранных дел Советского государства, упомянул об «огромных массах», вовлеченных в восстание, и похвалил «героизм и самоотверженность» солдат и рабочих Петрограда. Рабоче-крестьянская революция, подчеркнул Ленин, означает, что «угнетенные массы сами создадут власть»[44]. Провозгласив победу Октябрьской революции на этом съезде, большевики публично объявили о ее поддержке законными представителями рабочих и солдат.
Эти заявления были лишь первыми залпами в целенаправленной работе по «формированию общественного понимания событий» [Baker 1994: 56][45]. Даже те, кто был «там», на месте событий, узнавали о «значении» того или иного эпизода позже, из выступлений, а также из листовок, прокламаций и бюллетеней, которые наводнили Петроград и Москву в первые дни после 25 октября[46]. Патрик Райт в своем исследовании современной Великобритании пишет:
Мы узнаем новости о том или ином событии посредством тематизации, которая побуждает нас понимать происходящее (и наше отношение к нему) в накапливающихся терминах национальной идентичности, культуры, истории и традиции <…> [Это] публично провозглашенное чувство идентичности <…> Среди его важнейших элементов – исторически выработанное чувство прошлого, которое служит основой для распространения других определений того, что считается нормальным, подходящим или возможным [Wright 1985: 141–142].
Даже один из арестованных – и в тот момент обреченных – министров Временного правительства, либеральный член Конституционно-демократической партии (кадет) А. И. Шингарев, несмотря на свою острую неприязнь к большевикам, записал в своем дневнике в тюремной камере Петропавловской крепости 14 декабря 1917 года: «…я приемлю революцию и не только приемлю, но и приветствую, и не только приветствую, но и утверждаю. Если бы мне предложили начать ее сначала, я не колеблясь бы сказал теперь: “Начнем!”» [Шингарев 1918: 36].
Основным каналом, через который люди воспринимали Октябрьскую революцию как личный или групповой значимый опыт, была пресса[47]. Понималась ли революция как обещание или угроза, она была практическим аргументом. Те, кто в то время вел дневники и в значительной степени опирался на шквал сообщений печатных изданий, были потрясены масштабом событий, свидетелями которых, по их мнению, они стали. «Невозможное становится возможным, и развертывается небывалая в истории катастрофа или, м[ожет] б[ыть], новое мировое явление», – писал в своем дневнике философ Владимир Вернадский
Часть этой главы была опубликована в [Corney 2000: 185–203].
В одном недавнем исследовании подчеркивается динамизм ранней коммунистической системы, ориентированной на настоящее, в отличие от отложенного будущего «буржуазных утопических» идеологий [Hanson 1997:202].
Рабочий путь. 1917. 26 окт.
Бейкер имеет в виду журнал «Revolutions de Paris», который появился в Париже в 1789 году. Вначале он представлял собой ежедневную хронику событий, но вскоре акцент сместился на объяснение «структуры и значения» этих событий [Baker 1994: 55].
Значение памфлетов в создании и распространении определенных революционных идей в Америке и Франции было изучено в ряде исследований, см. [Бейлин 2010: 31–32; Hunt 1984: 129 и далее; Jouhaud 1989: 290].
Подробнее об этом см. в [Brown et al. 1986: 137–158; Burke 1989: 97].