Где ты, Любовь моя. Пиры хищников. Валентин Маэстро
хищники заставляют в испуге сжаться и спрятаться чувства мои, топчут ум, пытаются разорвать на части сердце во мне…
Тело моё вскакивает! Тут же, сразу наваливается на стол, тянется через стол и опрокидывает часть длинного стола… Всё на полу: ложки, вилки, еда, тела и та мразь…
Хватаю этого нелюдя, кто сидел напротив Светы, за галстук и тяну на себя… Глаза видят только его… и нож, нож рядом с разбитой тарелкой его… Рука моя сама хватает этот ждущий исполнения наказания нож. Заслуженного наказания подлецу! Рука моя и нож резко бросаются к бывшему родственнику.»
Из-под опрокинутого стола выбираются те, кто не успел отскочить, кто-то остаётся под ним вместе со всеми и всем, что на столешнице…
«Всё смешалось: явь и неявь, люди и звери, деньги и честь, чёрная икра и темень ночи невежества, ложки-вилки, звери-люди, самки-самцы и плаха для казни преступника…
Глаза мужа Натальи – Алексея – наливаются кровью, зрачки тускнеют, лицо багровеет: затягиваемый мною всё сильнее и сильнее галстук перекрывает ему дыхание…
Я оказываюсь сверху над лежащим Алексеем-родственничком! Наматываю галстук того на свою левую руку и вижу как искажается физиономия предателя-подонка-лицемера. Много ладоней схватили и удерживают правую руку мою… Рядом, у головы того, у мрази валяется другой нож.
Отпускаю рукоятку первого жабокола, что у меня пытаются отнять. Отняли, освобождают руку мою и сразу хватаю этот лежащий тут режик-КИШКОДЁР, крепко сжимаю черенок, чуть отвожу руку свою для размаха… Вот, его – красная от моего удушения и от напряжения, сопротивления – его рожа… Удерживаю левой рукой за удавку грудки его и замахиваюсь. Отвожу правую назад с судорожно сжимаемыми моими пальцами-когтями, моими лапами зверя, ручку и лезвие ножа.
Глазами пожираю ненавистного лицемера, кто всегда клялся в чистоте дружбы мужской. Кто призывал Бога в свидетели о соблюдении им неписанных законов, утверждающих порядочность и благородство: что даже в мыслях нельзя иметь чужую жену…
Уничтожаю образ фальшивый того зятька, треплющего о присущей ему чести… Уничтожил уже в памяти и размахиваюсь, бью, втыкаю нож в горло его, чтобы…, но… Но – стоп – рука моя опять не может завершить необходимое, последнее движение. Нё может – запястье, локоть мои – держат цепко несколько мужских и женских ухватистых рук… Держат и я не могу завершить справедливое наказание… Надо вывернуть руку мою… Если не смогу, то зубами-клыками глотку его разорву…
Кручу, вращаю, освобождаю запястье своё и вот уже нож, направляемый неимоверной силой моею, вонзается в горло ничтожества… С безбашенной жаждой мести и страстным желанием выдёргиваю лезвие… Хлынула кровь… Втыкаю ещё и ещё раз! Ещё раз!…Много-много раз…
Слышу как эхом звучит во мне: «Эх раз, да ещё раз… много-много- раз…» – звучит чей-то указующий голос…
Бью! До конца, до уничтожения, до изнеможения и потери всех сил, до окончательного разрушения в помрачении разума…
В памяти моей всё всколыхнулось и закрутилось, как в карусели, но в карусели, неостановимо