Зимними вечерами. Николай Иванович Голобоков
Ну, прыгни в утро. Петушок пропоёт, доярки пойдут, загремят вёдрами-подойниками, и папа с ружьём прогонит пугающих маленькую скороспелочку. Он не скажет роковое, в маму пошла, слаба на передок, плетёт верёвки из жил пацана.
А она, эта, уже созревшая, перезревшая, заговорила, запела, что бы он, этот недотёпа, повернулся к её личику. И, что бы не понял, что к чему, рассказала про индийскую какую – то йогу, только начала заикаться сказала ой, а потом ёгаа. Это по ихнему, заморскому, наверное соблазнять так заикасто…Рассказала про поцелуи и приложилась, прикоснулась губами, огненными, аж зашкварчало у него внутри, пошевелила язычком, раздвоенным, как змеюка, когда замаанивает, замааанивает лягушку в свои объятия, и потом! Потом, потом. Лучше бы суп с котом, чем обучала, как первачкам, в начальных классах, что, и как надо при этом чувствовать, думать и, и, хотеть.
А этот удав, в маске её, Бэллы… начала живьём заглатывать очередную жертву в свою бездонную требуху, ногами вперёд. Теперь не побежать, не убежать, не прибежать, а – приползти к её чреву… в её утробу.
… Однажды видел, как уж, на берегу пруда затягивал, сокращаясь всем своим змеиным телом, лягушку. Она уже была наполовину внутри, внутри его пасти, задние лапки, с перепонками уже там, а передние безнадёжно висели, у самого входа в Рай. Глаза выкатились из своих мест и смотрели на мир, умываясь горькими слезами. Вот. Думалось тогда, вот судьбина, бедняга…
Я, тогда, у того пруда, стоял и смотрел, а они, так спокойно – он, удав, делал своё дело, и, и на меня, ноль. Не испугался, не пожалел эту жабу, и не вернул её к своим родным и близким, они, и лягушка и уж, вершили дело…Кто кого сгрёб, тот того и в лоб, хотя она, жертва пошла ногами вперёд…в бесконечность. А ноги этой бедной, несчастной, как теперь и они, лапки с перепонками не плескались в озере, прудике лягушачьего царства дома, а в желудке этого чудовища…
Теперь вот и он…по самое де – де в мутной воде. Не сопротивлялся, – медленно, медленно…начинал понимать как сладко и горько там у неё в желудке, как, да как, может это всё-таки так и положено. Он мужик, хоть ещё и не знавал, не ведал такого чуда. А теперь сама судьба даёт ему шанс. Сделать то, что должен мужчина. Так говорили бывалые, на пляже,– посадить дерево, построить дом и родить ребёнка…
А и мыслей уже никаких не было…домик…огородик. Да и какие могут быть мысли, таам, у неё, как говорят мужики, побывавшие в желудке у кита.
Теперь. Сейчас…?
Там внизу у него что-то, будто закипел чайник и пошёл пар как из труб паровоза на узловой станции Джанкой. И, и, она тоже огнём сладострастия уже пылала, на всех парах того же паровоза…как бедный Сергей Лазо, кажется, в топке сгорел ни за что… уже, пылала…Она пылала хоть бы что…
А его верный греховодный дружок, ну, это…инструмент, мешал её упражнениям по науке, далеко не райских наслаждений. А он никак не достиг хотя бы одного. Такие муки. Танталовы муки! Она уже целовала его так и там, где и не знал, что это возможно. Ругнулась, откуда только у неё такой набор, такое количество, ттаааких словечек. Перекатила – повернула его на спину, для практического применения такой, на, на,