Зимними вечерами. Николай Иванович Голобоков
змея, рычавшего так страшно. Силуэтом и статью своей правда, была похожа скорее на свиноматку.
Ноги.
Их почти не было. Две тыквы живота, напоминали ещё и сальтисон, из-за которого не было видно коротеньких ног.
Велосипед!
Велосипед нас выручил, она, моя волшебная массажистка и училка китайской мудрости, прыгнула как блоха на шею нашего цуцыка, а вот она, спасительница, педаль, и, и, рванули, без оглядки, рванули во все лопатки…
Вишнёвое дерево и вся лесная полоса слушала…и слышала, как чёрт с чертовкой кричали, что бы и ноги нашей там не было, это их дерево. Они даже воду возят из самой станицы Славянской, поливают его. И вишни тоже их добро.
Но трэк, велосипедный не был готов к такому спортивному пробегу…
Тяжела ты шапка Мономаха. Скорее, скорее, подальше, от этой японо китайской, чертовской науки.
Бела Донна, слабым дискантом исполняла другую мелодию… не тревожь ты её, не терзай. Это она пела о тяжёлой судьбе её сиделки, которая не привыкла к такому дикому передвижению по пересечённой местности, да ещё и без подушки-амортизатора между железной рамой велосипеда и ёё драгоценными, уважаемыми, двумя не очень большими, как у мамы, пока ещё, ягодичными мышцами.
Встретили их без большой радости. Отчим понял, что ничего не вышло по кислой улыбке своего приёмного почти мужчины. Увидели пустое ведро. Кое-как сняли её с велосипеда, и потного мокрого от пота того, кто не оправдал и не выполнил плана по улучшению бедственного положения демографии и создания новой советской крепкой, любящей семьи…
Ещё ни вечер, ещё ни ветер, и тучек не видно. Дождя не будет, пели в душе заговорщики мужики.
*
Вечер, как и полагается, наступил.
Закатилось красное солнышко, как и вчера в лиманы, где он, будущий папа, несостоявшийся пока жених, с коллегой по труду эрудитов и интеллигентов в третьем поколении, косили зелёную массу любимым бурёнкам, конечно уставал. Попробуй, вилами, да на машину, два человека -бригада, нагрузить тяжёлой травкой, которую величали «люцерка». Потом по бездорожью, и в коровник, вилами, засыпать, завалить эти кормушки – стометровой долгоиграющей гармошки. Для полного душевного равновесия этого почти ратного труда все твои рецепторы души и тела вкушают аромат не луговых цветочков василёчков, а лепёшки коровьего будущего удобрения для колхозных полей и огородов. А, а потом ещё совковой лопатой, загружать в двухколёсную железную тачку, и, отвозить эту радость далеко далече в яму, для дальнейшего употребления, как удобрение, которое потом в поле разбрасывал большой трактор, пища, почти глюкоза, для полей и огородов овощным, огородным бригадам.
Вот такая прелюдия была перед ночью…у стога сена.
Он, участник, нет, главный герой в этом фильме, ещё и на гармошке играл, при любом переутомлении души и тела. И вот сейчас в его буйную голову влезла, нет скорее вошла как пощёчина, песенка хорошая нежная, пели кубанские казаки… *Ой под вишнею, да под черешнею, стоит парень с молодой, как с ягодкою*, а на её родном украинском, она звучит дольче – нежно. Да и у него сегодня