.
заниматься философией, но из-за своей корректности, виду не подал и попытался направить мое внимание на чтение философских трудов. Я принялся усердно читать философскую литературу, вникал в свою, по сути, предполагаемую задачу в области философских исследований, с тревогой следил за тем, как мировая философская наука лихим галопом удаляется от меня. А я даже еще и не начал. В тот период жизни во мне преобладала страсть к философскому знанию, к ясности сути многих явлений и не только в сфере науки. Многие отнеслись к моему новому увлечению с непониманием.
Приобщаясь к философии понимал, что в сущности медицину, а затем и физиологию, мне пришлось познавать во всей их глубине, а не перескакивая через них. Причем, делал это из понимания того, что познавать философское основание современной медицинской и физиологической науки с ее новыми постулатами и парадигмами – веление времени и обстоятельств. На этом пути никто мне не сделает уступок и поблажек, наоборот, вызовет у многих ученых, в особенности, философов, раздражение, злость, негодование, вплоть до открытого противостояния. Между тем, я хотел «внедриться» в философию, и в то же время вести себя тихо и мирно, то есть никому не мешать, не досаждать своим незрелыми философскими рассуждениями. Помнится, я добросовестно избегал встречи с философской общественностью, вплоть до официального предзащитного рассмотрения моей диссертационной работы «Анализ и синтез философско-методологического основания хирургии рубежа ХХ-ХХI веков». Вот тут-то я почувствовал все предубеждения нашего философского сообщества о том, что нечего делать непрофессиональным философам в их поле деятельности. Естественно, была критика – жесткая, но предметная, конструктивная. Пришлось еще года два поработать над диссертацией. Защита прошла удачно и лишь тогда заговорил о «феномене Ашимова».
Вот-так, вытерпел, исправился, набрался определенной философской культуры, наконец, вырвался и попал в совершенно на другой уровень осмысления и обобщения. Для человека, который страстно хотел переделать себя, усовершенствовать, кем-то стать, и в то же время, никогда не видевшего себя со стороны – это было большой личной победой, сродни полной свободы. Сейчас, с высоты своего возраста, понимаю, что экспериментировал по жизни, насиловал самого себя, свои мозги, но это тогда воспринимал с готовностью и пониманием. Было такое ощущение – редкое для меня и моего характера, отягощенного комплексом неполноценности, – я зауважал себя! Хотя, в каждый из жизненных периодов я считал, совершенно искренно, что теперь живу правильно, а раньше. Здесь хотелось бы процитировать самого Чингисхана: «Боишься – не делай, делаешь – не бойся, а сделал – не сожалей». Однако, я часто поступал довольно опрометчиво, в какой-то мере идеализируя высказывание Марка Аврелия (180—121 г. до н.э.): «Проблема в том, что, не рискуя, мы рискуем в сто раз больше».
Так